Курт Воннегут. Ложь
Перевод Р. Райт-Ковалевой
Курт Воннегут. "Колыбель для кошки"
Кишинев, "Литература артистикэ", 1981.
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.misto.kiev.ua
Стояла ранняя весна. Неяркое солнце прохладно касалось серого,
слежавшегося снега. Небо просвечивало сквозь ветви ивы, где пушистые барашки
уже готовились брызнуть золотой дымкой цветения. Черный "роллс-ройс" несся
по коннектикутскому шоссе из Нью-Йорка. За рулем сидел негр-шофер Бен
Баркли.
- Не превышайте скорости, Бен, - сказал доктор Ремензель, - пусть эти
ограничения и кажутся нелепыми, все равно надо их придерживаться. Спешить
некуда - времени у вас предостаточно.
Бен сбавил скорость.
- Машине-то по весне будто самой невтерпеж, так и рвется вперед, -
объяснил он.
- А вы старайтесь ее сдерживать, - сказал доктор.
- Слушаюсь, сэр! - сказал Бэн. И, понизив голос, заговорил с Эли
Ремензелем, тринадцатилетним сыном доктора, который сидел с ним рядом: -
Весне всякая тварь радуется - и человеки и звери, - сказал Бен. - Даже
машине и той весело.
- Угу, - сказал Эли.
- Всем весело, - сказал Бен. - Небось и тебе тоже весело?
- Да, да, - бесцветным голосом сказал Эли.
- Еще бы! В такую школу едешь, в самую распрекрасную.
"Самая распрекрасная школа" называлась Уайтхиллской мужской школой. Это
был частный интернат в Норс-Мартоне. Туда и направлялся "роллс-ройс". Надо
было зачислить Эли на осенний семестр, а его отцу, окончившему эту же школу
в 1939 году, принять участие в собрании попечительского совета школы.
- Сдается мне, что малому не так уж весело, доктор, - сказал Бен. Но
говорил он это не всерьез. Просто весна располагала к бесцельной болтовне.
- Что с тобой, Эли? - рассеянно спросил доктор.
Он просматривал чертежи - план пристройки нового крыла в тридцать
комнат к старому корпусу, носившему имя Эли Ремензеля, - в честь
прапрадедушки доктора.
Доктор Ремензель разложил планы на ореховом столике, прикрепленном к
спинке переднего сиденья. Доктор был человек крупный, солидный, хороший
врач, лечивший людей по призванию, а не ради денег, так как от рождения был
богаче шаха персидского.
- Тебя что-то беспокоит? - спросил он Эли, не отрываясь от чертежей.
- Не-ее... - сказал Эли.
Сильвия, красивая мать Эли, сидела рядом с доктором и читала проспект
Уайтхиллской школы.
- Будь я на твоем месте, - сказала она сыну, - я бы не знала, куда
деваться от радости. Ведь начинаются лучшие годы твоей жизни - целых четыре
года!
- Угу! - сказал Эли.
Он не обернулся к ней, и ей пришлось разговаривать с его затылком, с
копной жестких курчавых волос над белым крахмальным воротничком.
- Интересно, сколько Ремензелей училось в Уайтхилле? - спросила
Сильвия.
- Это все равно, что спрашивать, сколько на кладбище покойников, -
сказал доктор и сразу ответил и на старую шутку, и на вопрос Сильвии: - Все
до одного!
- Нет, я спрашиваю: если бы сосчитать всех Ремензелей, которые там
учились, каким по счету был бы Эли?
Вопрос явно не понравился доктору Ремензелю - что-то в нем было
бестактное.
- Там счет вести не принято, - сказал он.
- Ну примерно, - настаивала Сильвия.
- О-о-о! - протянул он. - Пришлось бы просмотреть все списки с конца
восемнадцатого века, чтобы сосчитать хоть приблизительно. Да еще надо
решить, считать ли Ремензелями всех Шофилдов, Гэйли, Маклелланов.
- А ты прикинь примерно, прошу тебя, - сказала Сильвия, - хотя бы
сколько было настоящих Ремензелей?
- Ну, примерно человек тридцать. - И доктор, пожав плечами, снова
зашуршал калькой.
- Значит, Эли будет тридцать первым! - сказала Сильвия, просияв от
радости. - Слышишь, милый, ты - тридцать первый номер, - сказала она затылку
сына.
Доктор Ремензель снова зашуршал калькой чертежей.- Я вовсе не хочу, чтобы он, как осел, повторял всякую чушь, вроде
того, что он, мол, тридцать первый Ремензель.
- Ну, он и сам понимает, - сказала Сильвия.
Она была бойкая женщина, честолюбивая, но из бедной семьи. После
шестнадцати лет замужества она по-прежнему откровенно восхищалась семьями,
где богатство переходило по наследству из поколения в поколение.
- Я вот что сделаю, - просто для себя, а вовсе не для того, чтобы Эли
ходил и хвастался, - сказала Сильвия. - Пока ты будешь на собрании, а Эли в
этой самой приемной комиссии или как она там называется, я пойду в архив и
сама выясню, какой Эли по порядку.
- Отлично, - сказал доктор Ремензель, - пойди и поищи.
- И пойду! - сказала Сильвия. - По-моему, это очень интересно, хотя ты
и не согласен.
Она выжидательно замолчала, но возражений не последовало. Сильвия очень
любила показывать мужу, какая она непосредственная и какой он сдержанный,
любила в конце спора говорить: "Ну что ж, наверное, я в душе прежняя
сельская простушка, но какой я была, такой и останусь, придется тебе с этим
примириться".
Но сейчас доктору Ремензелю было не до пререканий: он весь погрузился в
план нового корпуса.
- А в новых комнатах будут камины? - спросила Сильвия. В старом
общежитии во многих комнатах были очень красивые камины.
- Но это обошлось бы вдвое дороже, - заметил доктор.
- Хочу, чтобы у Эли, если можно, была комната с камином, - сказала
Сильвия.
- Они для старшеклассников.
- Ну, может, найдется ход...
- Это какой же "ход"? - сказал доктор. - По-твоему, я должен
потребовать, чтобы Эли дали комнату с камином?
- Ну уж и потребовать... - сказала Сильвия.
- Настоятельно попросить, да? - сказал доктор.
- Может быть, я до сих пор в душе такая же простушка, - сказала
Сильвия, - но вот смотрю я проспект, вижу, сколько зданий носит имя
Ремензелей, смотрю дальше - сколько сотен тысяч долларов Ремензели
пожертвовали на стипендии... Ну как тут не подумать, что человек, носящий
это имя, должен пользоваться хоть какими-то, хотя бы самыми малюсенькими,
привилегиями.
- Так вот, разреши тебе сказать совершенно определенно, - сказал доктор
Ремензель, - ни в коем случае не вздумай просить для Эли каких-то поблажек,
понимаешь, ни в коем случае!
- Я и не собираюсь, - сказала Сильвия. - И почему ты всегда думаешь,
что я поставлю тебя в неловкое положение?
- Ничего подобного, - сказал доктор.
- Но разве мне нельзя думать, о чем хочу? - сказала Сильвия.
- Думай, пожалуйста, - сказал доктор.
- И буду! - сказала она весело, ничуть не смутившись, и наклонилась над
чертежами. - Как по-твоему, этим людям понравятся их комнаты?
- Каким людям? - сказал он.
- Ну, этим африканцам, - объяснила она. Речь шла о тридцати мальчиках
из Африки, которых по просьбе госдепартамента должны были в будущем семестре
принять в Уайтхилл. Из-за них и расширяли общежитие.
- Специально для них комнат не будет, - сказал доктор. - Их отделять от
других не собираются.
- Вот как! - сказала Сильвия и, немного подумав, спросила: - А может
так случиться, что Эли попадет в комнату с одним из них?
- Новички тянут жребий - кого с кем поселят, - сказал доктор. - В
проспекте есть и эта информация.
- Эли! - окликнула сына Сильвия.
- М-мм? - промычал Эли.
- Как тебе понравится, если придется жить в одной комнате с
каким-нибудь африканчиком?
Эли равнодушно пожал плечами.
- Тебе это ничего? - спросила Сильвия.
Эли опять дернул плечами.
- Наверно, ничего, - сказала Сильвия.
- То-то же, - сказал доктор.
"Роллс-ройс" поравнялся со старым "шевроле" - такой развалюхой, что
задняя дверца была подвязана бельевой веревкой. Доктор Ремензель мимоходом
взглянул на водителя и вдруг, обрадованный, взволнованный, крикнул своему
шоферу:
- Не обгонять! - Перегнувшись через Сильвию, доктор открыл окно и
закричал водителю "шевроле": - Том! Эй! Том!
Это был старый товарищ доктора по Уайтхиллу. На нем был шарф
уайтхиллских цветов, и он помахал этим шарфом в знак того, что узнал доктора
Ремензеля. Потом, указывая на славного сынишку, сидевшего рядом, он знаками
и жестами показал, что везет его в Уайтхолл.
Доктор Ремензель, расплывшись в улыбке, в свою очередь, кивнул на
растрепанный затылок Эли, показывая, что и они едут туда же. В свисте ветра
между машинами они ухитрились договориться, что позавтракают вместе в Холли-
Хаузе - старинной гостинице, где обслуживали только посетителей Уайтхилла.
- Все! - сказал доктор Ремензель шоферу. - Поезжайте!
- Знаешь, - сказала Сильвия, - право же, кто-нибудь должен написать
статейку... - Она обернулась, посмотрела в окно на старую машину, тарахтящую
далеко позади: - Нет, правда, кому-то надо написать.
- О чем? - спросил доктор. Вдруг он заметил, что Эли, сгорбившись,
почти сползает с сиденья. - Эли! Сядь прямо! - сказал он резко и снова
обернулся к Сильвии.
- Обычно думают, что эти частные школы только для снобов, для богачей,
- сказала Сильвия, - но ведь это неправда!
Она перелистала проспект и нашла нужную цитату.
- "Принцип школы Уайтхилл, - прочла она, - состоит в том, что даже если
семья не в состоянии полностью оплатить обучение ученика в нашей школе, это
не должно лишать ребенка возможности учиться. Поэтому приемная комиссия
ежегодно выбирает примерно из трех тысяч желающих сто пятьдесят самых
способных, самых талантливых мальчиков, даже если кто-нибудь из них не может
внести две тысячи долларов за обучение. Тот, кто нуждается в финансовой
поддержке, получает ее полностью. В некоторых случаях школа берет на себя
заботу об одежде и оплату проезда для стипендиатов". - Сильвия тряхнула
головкой: - По-моему, это просто поразительно! А многие даже не понимают,
что сын какого-нибудь простого шофера тоже может поступить в Уайтхилл.
- Если хватит способностей, - сказал доктор.
- И благодаря щедрости Ремензелей, - добавила Сильвия с гордостью.
- И многих других людей, - сказал доктор.
Сильвия снова стала читать вслух:
- "В 1799 году Эли Ремензель положил начало нынешнему фонду стипендий,
пожертвовав школе сорок акров земли в Бостоне. Школа до сих пор владеет
участком в двенадцать акров, который в настоящее время оценивается в три
миллиона долларов".
- Эли! - сказал доктор. - Сядь же прямо! Что с тобой?
Эли выпрямился было, но тут же, почти соскальзывая с сиденья, уныло
осел всем телом, как снеговик в адском пламени. По вполне уважительной
причине ему хотелось съежиться, сжаться в комок, исчезнуть, умереть. Но он
не мог заставить себя открыть родителям, что это за причина. Все дело было в
том, что он знал: ни в какой Уайтхилл его не примут. Он провалился на
вступительных экзаменах. А родители об этом не знали, потому что Эли нашел
роковое извещение в почтовом ящике и порвал его в клочки.
Доктор Ремензель и его жена ни секунды не сомневались, что их сын будет
принят в Уайтхилл. Им казалось немыслимым, что Эли туда не попадет, поэтому
они даже не поинтересовались, как Эли сдал экзамены, и не удивлялись, что до
сих пор не было никаких извещений.
- А что нашему Эли придется делать для зачисления? - спросила Сильвия,
когда их черный "роллс-ройс" пересек границу Род-Айленда.
- Понятия не имею, - сказал доктор. - Кажется, у них там теперь всякие
сложности, надо заполнять какие-то анкеты чуть не в четырех экземплярах,
какие-то карточки - словом, бюрократизм. Да и вступительные экзамены тоже
новшество. В мое время директор просто беседовал с мальчиком. Бывало,
директор только взглянет на него, задаст два-три вопроса и скажет: "Для
Уайтхилла подходит".
- А говорил он когда-нибудь "не подходит"?
- Ну как же, конечно, - сказал доктор Ремензель, - попадались ведь и
безнадежные тупицы и всякое такое. Нужно же придерживаться какого-то уровня.
Всегда так было. Вот сейчас эти африканцы тоже должны соответствовать
определенному уровню, как и все остальные. Принимают их, конечно, потому,
что госдепартамент желает установить дружеские связи с их странами. Но мы
поставили свои условия. Они все тоже должны соответствовать определенному
уровню.
- Ну и как? - спросила Сильвия.
- Как будто хорошо, - сказал доктор Ремензель. - Как будто их всех
приняли, а ведь им пришлось сдавать те же экзамены, что и нашему Эли.
- Трудный был экзамен, милый? - спросила Сильвия сына. До сих пор ей и
в голову не приходило задать ему этот вопрос.
- Угу, - сказал Эли.
- Что ты сказал? - переспросила она.
- Ага, - сказал Эли.
- Очень рада, что у них такие строгие требования, - сказала она, но тут
же поняла, что так говорить глупо. - Да, конечно, у них требования очень
высокие. Потому и школа так широко известна. Потому и те, кто ее кончает,
отлично устраиваются в жизни.
И Сильвия снова погрузилась в чтение проспекта и развернула карту
"Луга", как по традиции называли территорию Уайтхилла. Она перечитала
названия всех мест, носящих имя Ремензелей: птичий заповедник имени Сэнфорда
Ремензеля, каток имени Джорджа Маклеллана Ремензеля, общежитие имени Эли
Ремензеля, а потом прочла вслух четверостишие, напечатанное в углу карты:
Когда весенний вечер Окутает старый сад, Уайтхилл, наш милый Уайтхилл, Все мысли к тебе летят. - Знаешь, - сказала Сильвия, - все-таки эти школьные гимны, когда их
читаешь, чуть-чуть пошловаты. Но когда я слышу, как Клуб весельчаков поет
эти слова, мне кажется, что на свете нет ничего прекраснее, даже плакать
хочется.
- М-мм... - сказал доктор Ремензель.
- А кто автор - тоже кто-нибудь из Ремензелей?
- Не думаю, - сказал доктор. И вдруг вспомнил: - Погоди-ка. Это же
новая песенка. И написал ее вовсе не Ремензель. Том Хильер ее сочинил, вот
кто.
- Тот самый, в старой машине, мы еще его обогнали?
- Ну да, - сказал доктор Ремензель. - Том ее и сочинил. Помню даже, как
он ее сочинял.
- Значит, ее написал мальчик, который учился бесплатно? - сказала
Сильвия. - Ну, как это мило! Ведь он учился на стипендию, верно?
- Да, отец у него был простым механиком в гараже.
- Слышишь, Эли, в какую демократическую школу ты поступаешь! - сказала
Сильвия.
...Полчаса спустя Бен Баркли остановил машину у Холли-Хауза - старинной
сельской гостиницы, которая была на двадцать лет старше американской
республики. Гостии ница стояла у самой территории Уайтхилла, башенки и крыши
школьных зданий поднимались вдали над нетронутой зеленью птичьего
заповедника имени Сэнфорда Ремензеля.
Бена Баркли отпустили с машиной на полтора часа. Доктор Ремензель
провел Сильвию с Эли в знакомый зал - невысокие потолки, оловянные кружки на
полках, старинные часы, чудесная деревянная мебель, внимательная прислуга,
изысканные блюда и напитки.
В ужасе от того, что его ожидало, Эли неуклюже толкнул локтем огромные
стоячие часы, и они жалобно застонали.
Сильвия на минутку вышла. Доктор Ремензель с Эли остановились на пороге
ресторана, где хозяйка поздоровалась с ними, называя их по имени. Их усадили
за столик под портретом одного из трех воспитанников Уайтхилла, ставших
президентами США.
Посетители вскоре наполнили ресторан. Пришли целые семейства, и в
каждой семье был хотя бы один ровесник Эли. Многие мальчики - пожалуй,
большинство из них - были в форме: уайтхиллский свитер, черный с голубыми
кантами и эмблемой Уайтхилла на кармашке. Те, кому, как Эли, еще не
полагалась форма, просто жили надеждой как можно скорее надеть ее по праву.
Доктор заказал себе мартини, потом обратился к сыну:
- Твоя мама, кажется, думает, что ты должен пользоваться тут особыми
привилегиями. Надеюсь, ты сам так не считаешь?
- Нет, сэр, - сказал Эли.
- Мне было бы до чрезвычайности неловко, - сказал доктор Ремензель
весьма высокопарным тоном, - если бы мне стало известно, что ты используешь
фамилию Ремензель, полагая, что Ремензели - какие-то особые люди.
- Знаю, - сказал Эли с несчастным видом.
- Все ясно, - сказал доктор. Больше ему об этом говорить не стоило.
Он обменялся короткими приветствиями с входившими в зал знакомыми,
раздумывая, для кого же накрыт длинный банкетный стол вдоль стены, и решил,
что, наверно, ждут в гости спортивную команду. Вернулась Сильвия и резким
шепотом напомнила Эли, что полагается вставать, когда дама подходит к столу.
Сильвию распирало от новостей. Оказывается, объяснила она, большой стол
накрыт для тридцати приезжих африканцев.
- Уверена, что столько цветных здесь никогда не кормилось с тех пор,
как основан Уайтхилл, - сказала она тихо, - До чего же быстро времена
меняются!
- Ты права, что времена меняются быстро, - сказал доктор Ремензель, -
но не права насчет того, что тут никогда не кормили столько цветных: ведь
здесь проходил самый оживленный участок Подпольной Дороги {Подпольная Дорога
- так назывался путь, по которому переправляли беглых рабов-негров с Юга в
свободные Северные штаты.}.
- Неужели? - сказала Сильвия. - Как интересно! - Она оглядывала
помещение, вертя головкой, как птица. - Ах, здесь все так интересно!
Хотелось бы только, чтобы и на Эли был форменный свитер!
Доктор Ремензель покраснел.
- Он еще не имеет права, - сказал он.
- Знаю, знаю, - сказала Сильвия.
- А я уже решил, что ты собираешься просить разрешения немедленно
облачить Эли в форму, - сказал доктор.
- Вовсе я не собираюсь. - Сильвия немного обиделась. - Почему ты всегда
боишься, что я поставлю тебя в неловкое положение?
- Да нет же. Извини, пожалуйста. Не обращай внимания.
Сильвия сразу повеселела, положила руку на плечо Эли и, сияя улыбкой,
посмотрела на посетителя, который только что остановился в дверях зала.
- Вот кто для меня самый дорогой человек на свете, кроме мужа и сына, -
заявила она.
В дверях стоял доктор Дональд Уоррен, директор Уайтхиллской школы,
худощавый джентльмен лет за шестьдесят - он проверял вместе с хозяином
гостиницы, все ли готово к приему африканцев.
И тут Эли вдруг вскочил из-за стола и бросился вон из зала - лишь бы
вырваться из этого кошмара, удрать поскорее подальше. Он резко рванулся мимо
доктора Уоррена, хотя хорошо его знал и тот успел окликнуть его по имени.
Доктор Уоррен грустно посмотрел ему вслед.
- Черт подери! - сказал доктор Ремензель. - Что это на него нашло?
- Может быть, ему стало дурно? - сказала Сильвия.
Но разбираться дальше Ремензелям не пришлось, потому что доктор Уоррен
быстрым шагом подошел к их столику. Он поздоровался с ними, явно смущенный
поведением Эли, и спросил, нельзя ли ему подсесть к ним.
- Конечно, еще бы! - радушно воскликнул доктор Ремензель. - Будем
польщены, милости просим!
- Нет, завтракать я не буду, - сказал доктор Уоррен. - Мое место там,
за большим столом, с новыми учениками. Хотелось бы с вами поговорить. -
Увидав, что стол накрыт на пятерых, он спросил: - Кого-нибудь ждете?
- Встретили по дороге Тома Хильера с сыном, они скоро подъедут.
- Отлично, отлично, - сказал доктор Уоррен рассеянно. Ему, как видно,
было не по себе, и он опять посмотрел на дверь, куда убежал Эли.
- Сын Тома попал в Уайтхилл? - спросил доктор Ремензель.
- Как? - переспросил доктор Уоррен. - Ах да, да. Да, он поступил к нам.
- А он тоже будет на стипендии, как и его отец? - спросила Сильвия.
- Не очень тактичный вопрос! - строго сказал доктор Ремензель.
- Ах, простите, простите!
- Нет, нет, в наше время вполне законный, - сказал доктор Уоррен. -
Теперь мы из этого никакой тайны не делаем. Мы гордимся нашими
стипендиатами, да и они имеют все основания гордиться своими успехами. Сын
Тома получил самые лучшие отметки на вступительном экзамене - таких высоких
оценок у нас никогда и никто не получал. Мы чрезвычайно гордимся, что он
будет нашим учеником,
- А ведь мы так и не знаем, какие отметки у Эли, - сказал доктор
Ремензель. Сказал он это очень добродушно" словно заранее примирившись с
мыслью, что особых успехов от Эли ожидать нечего.
- Наверно, вполне приемлемые, хоть и посредственные, - сказала Сильвия.
Этот вывод она сделала из отметок Эли в начальной школе, весьма
посредственных, а то и совсем плохих.
Директор удивленно посмотрел на них.
- Разве я вам не сообщил его отметки? - сказал он.
- Но мы с вами не виделись после экзаменов, - сказал доктор Ремензель.
- А мое письмо... - начал доктор Уоррен.
- Какое письмо? - спросил доктор Ремензель. - Разве нам послали письмо?
- Да, я вам написал, - сказал доктор Уоррен. - И мне еще никогда не
было так трудно писать... Сильвия покачала головой:
- Но мы никакого письма от вас не получали. Доктор Уоррен привстал -
вид у него был очень расстроенный.
- Но я сам опустил это письмо, - сказал он. - Сам отослал две недели
назад.
Доктор Ремензель пожал плечами:
- Обычно почта США писем не теряет, но, конечно, иногда могут послать
не по адресу. Доктор Уоррен сжал голову руками.
- Вот беда... Ах ты, Боже мой, ну как же так... - сказал он. - Я и то
удивился, когда увидел Эли. Вот не думал, что он захочет приехать с вами.
- Но он же не просто приехал любоваться природой, - сказал доктор
Ремензель, - он приехал зачисляться в школу.
- Я хочу знать, что было в письме, - сказала Сильвия. Доктор Уоррен
поднял голову, сложил руки:
- Вот что было написано в письме, и мне еще никогда не было так трудно
писать: "На основании отметок начальной школы и оценок на вступительных
экзаменах должен вам сообщить, что для вашего сына и моего доброго
знакомого, Эли, нагрузка, которая требуется для учеников Уайтхилла, будет
совершенно непосильной. - Голос доктора Уоррена окреп, глаза посуровели: -
Принять Эли в Уайтхилл и ожидать, что он справится с уайтхиллской
программой, будет не только невозможно, но и жестоко по отношению к
мальчику".
Тридцать африканских юношей в сопровождении нескольких преподавателей,
чиновников госдепартамента и дипломатов из их стран гуськом прошли в зал.
А тут и Том Хильер с сыном, даже не подозревая, как худо сейчас
Ремензелям, подошли к столику и поздоровались с доктором Уорреном и с
родителями Эли так весело, будто ничего плохого в жизни и быть не может.
- Мы с вами еще поговорим, если хотите, - сказал доктор Уоррен,
вставая, - но попозже, а сейчас мне надо идти. - И он торопливо пошел прочь.
- Ничего не понимаю, - сказала Сильвия. - Совершенно ничего не понимаю.
Том Хильер с сыном уселись за стол. Том взглянул на меню, хлопнул в
ладоши и сказал:
- Ну, что тут хорошенького? Здорово я проголодался! - И добавил: -
Слушайте, а где же ваш мальчик?
- Вышел на минутку, - ровным голосом сказал доктор Ремензель.
- Надо его поискать, - сказала Сильвия мужу.
- Погодя, немного погодя, - ответил доктор Ремензель.
- А письмо! - сказала Сильвия. - Эли знал про письмо. Он его прочел и
порвал. Конечно, порвал! - И она заплакала, представив себе, в какую
чудовищную ловушку Эли сам себя загнал.
- Сейчас меня абсолютно не интересует, что сделал Эли, - сказал доктор
Ремензель. - Сейчас меня гораздо больше интересует, что сделают другие люди.
- Ты о чем? - удивилась Сильвия.
Доктор Ремензель встал, внушительный, сердитый, готовый к отпору.
- О том, что я сейчас проверю, насколько быстро можно заставить
некоторых людей тут, в Уайтхилле, переменить решение, - сказал он.
- Прошу тебя, - сказала Сильвия, стараясь его удержать, успокоить, -
прежде всего нам нужно найти Эли, Сейчас же!
- Прежде всего, - прогремел доктор Ремензель, - нам. нужно, чтобы Эли
был принят в Уайтхилл. А потом мы его отыщем и приведем сюда.
- Но, милый... - начала было Сильвия.
- Никаких "но"! - сказал доктор Ремензель. - В данный момент тут, в
зале, находится большинство членов попечительского совета. Все они - мои
ближайшие друзья или друзья моего отца. Если они велят доктору Уоррену
принять Эли, он будет принят. Раз тут у них есть место для вон тех типов,
так уж для Эли, черт побери, место найдется!
Широким шагом он подошел к ближайшему столику и стал что-то говорить
могучему старцу свирепого вида, который завтракал в одиночестве. Старик был
председателем попечительского совета.
Сильвия извинилась перед растерянными Хильерами и пошла искать Эли.
Расспросив разных людей, Сильвия наконец нашла сына. Он сидел в саду
один, на скамье под кустами сирени - на них уже набухали почки.
Услышав шаги матери по хрусткому гравию дорожки, Эли не тронулся с
места, готовый ко всему.
- Узнали? - сказал он. - Или надо еще объяснять?
- Про тебя? - сказала она мягко. - Про то, что ты не попал? Доктор
Уоррен нам все рассказал.
- Я порвал его письмо, - сказал Эли.
- Я тебя понимаю, - сказала она. - Слишком долго мы с отцом уверяли
тебя, что твое место в Уайтхилле, иначе и быть не могло.
- Фу, легче стало! - сказал Эли. Он попытался улыбнуться и оказалось,
что это не так трудно. - Честное слово, стало легче, раз уж все открылось.
Хотел вам рассказать, все начинал, а потом духу не хватило. Не знал, как
подступиться.
- Это я виновата, а не ты, - сказала Сильвия.
- А что делает отец?
Сильвия так старалась успокоить Эли, что совершенно забыла, чем там
занимается муж. И вдруг поняла, что доктор Ремензель делает чудовищную
ошибку. Она вовсе не хотела, чтобы Эли приняли в Уайтхилл, она сразу поняла,
какая жестокость - отдавать его сюда.
Но она не решалась рассказать сыну, что именно затеял его отец, и
только сказала:
- Он сейчас вернется, милый. Он все понимает. - И добавила: - Ты тут
посиди, а я его найду и сейчас же вернусь.
Но ей не пришлось идти за доктором Ремензелем. В эту минуту в дверях
показалась его высокая фигура: доктор увидал жену и сына в саду. Он подошел
к ним. Вид у него был совершенно подавленный.
- Ну как? - спросила жена.
- Они... Они все отказали, - сдавленным голосом сказал он.
- Вот и хорошо! - сказала Сильвия. - Гора с плеч. Честное слово!
- Кто отказал? - спросил Эли. - Кто в чем отказал?
- Члены совета, - сказал доктор, отводя глаза. - Я просил их сделать
для тебя исключение - изменить решение и принять тебя в школу.
Эли вскочил, сразу вспыхнув от стыда, от возмущения.
- Ты... ты что? - Голос его звучал совсем не по-мальчишески - он был
вне себя. - Ты не должен был просить! - крикнул он отцу.
Доктор Ремензель покорно кивнул:
- Они тоже так сказали...
- Это неприлично! - сказал Эли. - Какой ужас! Как ты мог!
- Ты прав, - сказал доктор Ремензель, покорно принимая упреки.
- Теперь мне за тебя стыдно! - сказал Эли и видно было, что он говорит
правду.
Доктор Ремензель чувствовал себя глубоко несчастным и не знал, какие
найти слова.
- Прошу прощения у вас обоих, - сказал он наконец. - Очень нехорошо
вышло, нельзя было даже пытаться...
- Значит, Ремензель все-таки попросил для себя поблажки! - сказал Эли.
- Наверно, Бен еще не привел машину, - сказал доктор, хотя это было и
так вполне ясно. - Давайте подождем здесь. Не хочу туда возвращаться.
- Ремензель просил лично для себя, как будто эти Ремензели что-то
особенное! - сказал Эли.
- Не думаю... - начал было доктор Ремензель, но конец фразы так и повис
в воздухе.
- Не думаешь чего? - переспросила Сильвия.
- Не думаю, - сказал Ремензель, - что мы еще когда-нибудь сюда приедем.
