Семeн Бронин. История моей матери
страница №9
... - Что значит за деньги? - важно возразил тот.- Деньги деньгам рознь.- Это точно,- признал Ориоль.- Приятно говорить со специалистом,- но на
вопрос его так и не ответил.- Ты при этом присутствовал?
Старик решил почему-то, что договоренность достигнута.
- При чем? При бандитской вылазке? Это очень просто. Вскрыли, как
консервную банку. Банку консервную когда-нибудь открывал?
- Приходилось.
- А я в войну их напробовался, нас особо не баловали. Там ведь как?
Основная еда была - другой иной раз и не было...- Он долго бы еще так
распространялся, но Ориоль перебил его:
- Там наверху - мостки или что? Чтоб с крыши на крышу перейти?
- Доски были - их убрали. Чтоб другим неповадно было,- сказал сторож,
недовольный тем, что его грубо прервали.- Прыгать нужно.
- Прыгать не будем,- сказал Ориоль.- И так все ясно.- И они ушли,
оставив старика в дураках, без заслуженного, как ему казалось, гонорара.
- Ну что, Рене? - спросил Ориоль.- Опишешь эту историю?
- Нет, конечно.
- Почему?
Она уклонилась от ответа:
- Не то настроение. Казаков жалко.
- Да, пели они изумительно,- согласилась с ней Марсель.- Хорошо что
сходили, правда?..
Они подошли к Монмартру, осмотрели с разных сторон его купола, обошли
кругом площадь и решили разойтись. Серж думал, что проводит Марсель домой,
но она предпочла общество Ориоля:
- У меня с ним разговор есть. Профессиональный,- и, взяв Ориоля под
руку, увела с собой, даже не простившись с остальными...
Серж был расстроен. Заостренное лицо его, окаймленное бородкой,
подобной той, какую рисуют героям Жюль-Верна, выглядело, вопреки его
стараниям, унылым и разочарованным.
- Какие могут быть профессиональные разговоры с этим беспринципным
перевертышем? Чего я не люблю в журнализме, так это именно такой,
маскирующейся под объективизм, проституции... Вы далеко живете?
- В Стене. Не надо провожать меня. Я сама дойду. Или доеду.
- Почему?.. Наоборот - мне сейчас нужно общество. Иначе совсем
закисну... Это кокетство с ее стороны,- объяснил он Рене, будто она
спрашивала об этом.- Она ни с кем серьезно не связывается. Любит больше
всего своего папашу... Давайте лучше о вас поговорим. У вас все так
интересно. Живете полной жизнью, состоящей из дел, а не из репортажей. А мы
проводим время за столом. Может, поэтому я и принимаю все так близко к
сердцу...
Рене посочувствовала ему:
- Вам недостаточно журналистской работы?
- Конечно. Хотелось бы чего-то другого, более действенного...- и
поделился с ней без большого воодушевления: - Есть у меня одна идея, но ей
не дают хода. Денег нет - как всегда в таких случаях...- после чего примолк,
думая, наверно, не об отсутствии необходимых средств, а о том, в какой мере
Марсель кокетничает и в какой - всерьез увлеклась Ориолем: он был из тех
ревнивцев, кто лечит себя собственными средствами, но не очень-то в них
верит.
- А что за мечта у вас? - спросила Рене.- Можно помочь?
- Да идея проста как Колумбово яйцо,- не сразу ответил он: сначала
додумал свою невеселую думу.- Надо начинать пропаганду не со взрослых: они
достаточно уже испорчены и не поддаются перевоспитанию - а с детей...- Он
помолчал, глянул внушительно, продолжал уже с большим интересом, чем прежде:
- Нужны летние лагеря для детей рабочих, где бы с ними проводилась
соответствующая работа - пропаганда, но не такая, как для их отцов, когда с
трибуны в сотый раз твердят одно и то же, а скорее игра и соревнование... Я
сотрудничаю в "Авангарде", газете для коммунистической молодежи - знаете,
конечно, ее и читаете? - Рене хоть и знала, но не читала, однако не стала
его разочаровывать.- Конечно же: вам положено. Неплохая газета, правда?
- Неплохая.
- Я б даже сказал, хорошая. Так вот мы в редакции кое-что уже начали:
нам дали в музее войны 14-го года палатки. Они, говорят, побывали в
ипритовой атаке - по этой причине их там и держат, но иприт давно выветрился
и для детей не опасен. Нужна еще масса вещей: колышки, веревки - их
почему-то не осталось, потом семафорные флажки: я хочу научить детей
морскому телеграфу, чтоб они передавали друг другу антимилитаристские
воззвания. Много что нужно, но прежде всего нужна база, желание какой-нибудь
низовой организации принять в этом деле участие и провести его под флагом
нашей газеты... Заговорил я вас?
- Почему?.. Я думаю, мы вам поможем,- сказала Рене.
- У вас есть и флажки и колышки?
- У нас есть Жиль, который все может,- отвечала Рене, не вдаваясь в
подробности: так выглядело убедительнее.
- Хорошо! - ободрился он - хотя и не так живо, как должен был бы,
учитывая, что исполняется мечта его жизни.- Завтра же поеду в музей - потащу
на своем горбу эти ипритовые палатки. Надеюсь, они и в самом деле не
опасны...
17
Серж конечно же не привез всех палаток: у него не было помощников, и он
с трудом доволок лишь две из них до дома на улице Мучеников и в изнеможении
свалил возле подъезда. Дуке в высшей степени подозрительно оглядел груду
брезента и спросил его, стоящего рядом, что сие означает.
- Антимилитаристская акция,- отвечал тот: он знал Дуке по фотографиям в
"Юманите", в то время как Дуке и не догадывался о его существовании - такова
печальная участь газетных журналистов.- Память об ипритной атаке в Бельгии,-
и показал противогазы, которые тоже взял в музее: для наглядной агитации.
Дуке поджал губы и поспешил пройти мимо.
- Это к тебе,- сказал он Рене.- От тебя теперь не знаешь, кого и чего
ждать.
- Вы ж сами требовали акций?
- Так хватит, может? Какой-то чудак с противогазом спрашивает. Того
гляди, на физиономию себе натянет. Что ему надо?
- Палаточный городок строить.
- В таком виде? - Дуке пожал плечами, но не стал вмешиваться в ее дела:
у самого был хлопот полон рот. Надо было подать сводку о числе участников
последней демонстрации, которых никто не считал, да ее, по правде говоря, и
не было: просто он с ближайшими товарищами, повинуясь предписаниям свыше,
вышли впятером или вшестером на площадь, развернули там плакат и тут же его
сложили - со стороны можно было подумать, что Дуке хвастает купленной
материей. Так отметили годовщину зверского убийства Розы Люксембург. С тех
пор прошло больше месяца, Дуке думал, что все забыто,- ан нет, пришел
запоздалый запрос: видно, кому-то перед кем-то надо было срочно
отчитываться...
Позвали Жиля. Тот, видно, стал не с той ноги: у него, обычно
дружелюбного и терпеливого, сразу не сложились отношения с Сержем. Серж был
отчасти сам виноват в этом: почувствовал его превосходство и держался
поэтому свысока и покровительственно.
- Какой первый во времени?! - нетерпеливо перебил его Жиль, едва тот
завел свою канитель про начало пионерского движения.- У нас в Сен-Дени
каждое лето лагеря ставят.
Серж обескураженно глянул на него: для него это было новостью - но
гонору у него от этого не убавилось, а только прибавилось:
- Но это, наверно, рекреационные лагеря, а тут политические, с
антимилитаристской направленностью! - назидательно и внушительно сказал он.
Жиль не знал слова "рекреационный" (Серж нарочно произнес его, чтоб
подставить ему ножку), но Жиль был не из тех, кто после подобных неудач
бежит в вечернюю школу.
- Что за реакционные еще? - спросил он, глядя недоверчиво на бородатого
журналиста: он не любил молодых бородачей.
- Рекреационные - значит развлекательные. Слово такое есть.
Увеселительные, иначе говоря.
Жиль пожал плечами: понял, с кем имеет дело.
- А что еще в лагерях делать? Увеселяться, и все тут. А палатки ваши не
годятся никуда.- Он ткнул их ногою.- Жесткие и тяжелые - таких вручную не
натянешь: трактор нужен. А потянешь сильнее, лопнет,- и в доказательство
дернул материю палатки своими руками-клещами - та жалобно охнула.
- Осторожней! - вскричал Серж, расписавшийся за эти реликвии.- Это
исторический памятник! Они побывали в газовой атаке!..- С газовой атакой он
явно перебарщивал, но делал это нарочно: это, по его мнению, усиливало
антимилитаристскую направленность мероприятия.
Жиль посмотрел на него, потом на добродушную лукавую Рене, которая явно
предпочитала его в этом споре, смягчился и успокоился. Он, кроме прочего,
как все деревенские парни, не любил, когда чужие молодые люди приходили со
стороны к его девушкам.
- Это все надо здесь оставить,- сказал он, обращаясь уже к Рене, а не к
Сержу.- Мы палатки в Сен-Дени возьмем. Все равно никому сейчас не нужны: кто
в эту пору палатки ставит?..- И пошел назад, думая над тем, как разыскать
кладовщика, как собрать народ, где взять в воскресный день машину, чтоб
подвезти палатки, и тысячу других столь же полезных вещей, включая лопаты,
кувалды, трамбовки и средства для обогрева, необходимые для того, чтоб
разбить в начале марта среди пустыря палаточный лагерь.- Позову-ка я Николя
и Шарля,- сказал он себе и, свернув, пошел за означенными товарищами.
- А колышки у вас есть? - бросил ему вдогонку Серж. Жиль не соизволил
ответить, но про себя подумал и о кольях тоже.- Занятный парень,- сказал
Серж Рене.- Я б сказал, напористый.
- Все будет как положено. Он сделает как надо,- успокоила его Рене.
- Правда? - Серж глянул испытующе.- В таком случае он полная моя
противоположность. Я вечно делаю что не надо, а что нужно, забываю. Но
палатки эти я все-таки возьму. Даже если мне одному придется их ставить. Они
уже есть в репортаже,- и взвалил их себе на плечи - концы палаток, а с ними
и он сам, прогнулись под недюжинным армейским весом...
Не было бы Жиля, не было бы и лагеря. Удивительно, сколько может
сделать один человек с двумя помощниками, если у него на плечах ясная голова
и у нее под началом послушные руки. В Стене жил его приятель, автолюбитель
из молодых да ранних. У него была одна из первых моделей Рено, которую он
переделал до неузнаваемости. Пока Жиль бегал за машиной, Шарль и Николя
оповестили детей и родителей Стена: не сделай они этого, люди подумали бы,
что прибыла военная команда и начинаются армейские маневры. Автолюбитель
приехал с кувалдами, трамбовками и прочим, они с Жилем выбрали лужайку: чтоб
палатки были бы видны и тем, кто не был оповещен о происходящем,- и работа
закипела. Политический аспект мероприятия при этом совершенно потерялся и
выпал из общего поля зрения. Серж, оставшийся не у дел, начал волноваться. В
его планах значилось, что во время постройки лагеря дети выучат морской
семафор и передадут друг другу флажками послание, адресованное пионерам
всего мира. Он начал раздавать флажки, но никто не понял зачем: решили
вначале, что для оцепления лагеря,- прошло немало времени, прежде чем он
растолковал им принцип военно-морского телеграфа. Нельзя сказать, чтоб
жители Стена пришли в восторг от его затеи, в которой антимилитаристские
мотивы слишком легко оборачивались своей противоположностью: они не имели
ничего против армии и флота, но видеть детей занятыми военными экзерсисами
им не очень-то нравилось. Дети вместе с родителями, которым нечего было
делать в воскресный день, вместо изучения семафора ставили палатки и вбивали
столь необходимые для этого колышки. В палаточных городках не было ничего
нового: в Сен-Дени их давно ставили на лето - новость была в том, что все
происходило весной и в Стене: для кого-то разница небольшая, а для стенчан
существенная.
Папаши, не зная подоплеки происходящего, вместо того, чтобы благодарить
организаторов за инициативу, ругали за непредусмотрительность. Серж отошел в
сторону, чтобы не слышать слов вопиющей несправедливости.
- Что за идиот все это придумал?! В такую погоду детей холодом морить!
Меня сегодня у окна просквозило - не то что здесь, на ветру! Ты своему
позволил? Флажками махать? Я считаю, ни к чему это. Нечего им привыкать к
таким играм.
- Пусть машет. Скажет потом: все махали, мне одному не дали. Надо им
железку принести, что ли. Железную печь, я имею в виду.
- А у тебя есть?
- Была где-то. Трубу бы не забыть. Ведь все помнить надо. А не так, как
эти.
- Принеси тогда. А то с этими оболдуями и до скарлатины недалеко. Я
пойду грелку железную принесу. Углями ее начиню. У меня есть одна - на
случай болезни. А я думаю, тут до нее недалеко.
- Гляди! И у меня тоже есть - я и забыл совсем. Но это надо будет всем
дать - не своему только.
- А ты как думал? Будут по очереди греться. Тут все общее. Коммуна.
- Насовсем отдать?
- Еще чего?! На день! До сегодняшнего вечера. Навсегда - это, не
приведи господь, после их революции.
- На день не жалко. Хотя как раз за день и на целый месяц подзалететь
можно. Заболеть, я имею в виду.
- Так о чем я толкую? - и сосед прикрикнул на сына, который чересчур
усердствовал в установке палатки: - Ты куда штырь бьешь? Кто же в холст его
лупит? Для этого кольца! И что ты держишь ее так? Тебе б палочкой махать, а
не кувалдой! Дай покажу!
Серж подскочил к ним: он хоть и отошел в сторону, но уши держал по
ветру и что надо слышал. Это была как раз та палатка, что побывала на Ипре.
- Спасибо, что вовремя присмотрели! Кое-кто вам будет очень за это
признателен! - Папаша ничего не понял из таких объяснений.- Я имею в виду
холст и кольца. Я уже вижу на них точечные отверстия. Дайте помогу!..- и с
размаху двинул молотком - но не по штырю, а рядом, по палатке, так что та
прорвалась косой полумесячной дырой, а не точечной, как при гвоздевом ударе.
- Знаете что? - сказал папаша.- Больше всего на свете я не люблю, когда
в мое дело путаются умники. Их и понять нельзя, что они говорят, и ничего им
доверить - это уж точно,- и, переняв у него молоток и гвозди, аккуратно вбил
штыри и укрепил палатку, после чего отошел в сторону и, как водится,
полюбовался делом своих рук.- Ну вот. Совсем другое дело... Теперь надо ее
обогреть, а как, это думать надо. Потому что кое у кого на это мозгов не
хватило.- И Серж, сокрушенный и раздавленный, отошел в сторону - на этот раз
на такое расстояние, чтоб ничего уже больше не видеть и не слышать.
Рене вначале тоже не знала, куда деть себя в развернувшейся народной
стройке. Но если Серж тосковал и бил тревогу по поводу этого и оттого, что
его идея рушится на глазах и строящийся палаточный лагерь с самого начала
зажил жизнью, не имеющей ничего общего с его планами, то она скромно
пристроилась к женщинам, которые резали хлеб, зная наперед, что все кончится
этим, что их дети и мужья будут голодны. Те охотно подвинулись и дали ей
лишний ножик, который прихватили с собой столь же предусмотрительно, как
Жиль - кувалды и трамбовки. Жиль подошел к ней. Он никого не упускал из виду
- а уж Рене-то в особенности.
- Нашла себе место?
- А почему нет? Дело стоящее.
- Еда-то? Ничего важнее нету...- Он поглядел на нее сбоку.- Так-то на
тебя со стороны посмотреть - ничего особенного. Как все, обычная.
- Я такая и есть.
- Да. Скажи кому-нибудь другому. Что я, тебя в деле не видел? Опасная,
гляжу, тихоня. А где редактор твой?
- Серж? - Рене оглянулась в поисках: она потеряла его из вида.
- Ты его по имени зовешь?
- В редакции всех так зовут. Даже самого Кашена. Это ничего не значит,
Жиль.- Он почему-то повеселел.- Где-то здесь был. Дырки на палатках считал.
- Притащил их все-таки?
- Ну да. Ему надо целыми их отдать.
- Мы ему другие дадим, цельные. Подменим: кладовщик не заметит -
свернуты будут... Только пусть сам на себе их тащит. Я их в машине не
повезу. Что ты? Франсуа убьет, если узнает... А вы всех бутербродами
накормить хотите? - Это он спросил у женщин, которые с любопытством их
слушали.- А что-нибудь горяченькое? Супу, я имею в виду - не подумайте чего
плохого.
- О супе надо было заранее предупреждать,- сказала одна из них: из тех,
что говорит первой.- В него много что класть надо.
- Если картофельный, то и луку хватит,- сказала ее соседка.- Им все
равно - лишь бы погорячее.
- Баланду варить всем на посмешище? Никогда!
- Может, яичницу с ветчиною? - предложила Рене. Жиль усмехнулся: он не
ожидал от подруги такой наивности.- Деньги есть,- объяснила Рене и достала
из кошелька средства, взятые из партийной кассы.
- Деньги?! Что ж ты раньше-то молчала?! Да с деньгами я горы сворочу -
не то что эти палатки!
- Есть где купить? - спросила Рене, передавая ему деньги.
- Рене, ну что ты спрашиваешь? С деньгами-то?! Гляди, и твой Серж идет!
- Яичница? - Серж при разговоре о еде вышел из тени: как всякий
журналист "Юманите" он был вечно голоден.- Но для этого нужны, как минимум,
ветчина и яйца.
- Да еще прибавь: дрова и печку,- прибавил Жиль.- Мы все учтем. За яйца
и ветчину платят, а печка и дрова в складчину!
- А пока суть да дело, надо ребят занять,- воодушевился Серж.- Научим
их морскому семафору?..
Общее молчание было ему ответом.
- Давайте лучше в футбол сыграем,- примирительно сказал автолюбитель,
бывший в курсе всех спортивных и технических новшеств.- Футбольного поля
нет, но можно разметить.
- На это флажки и пойдут,- сообразил Жиль.- Ими и ворота и края поля
обозначить можно.
- Свисток надо найти.
- У полицейского возьмем,- нашелся и здесь Жиль.- Все равно без дела
стоит.- Действительно, за ними присматривал полицейский в форме, присланный
для порядка. Он скучал и не прочь был к ним присоединиться - особенно после
разговора о яичнице с беконом, который умудрился услышать, хотя и стоял на
приличном расстоянии.
- А даст? - Серж питал классовую неприязнь ко всем стражам порядка.
- А отчего нет? - сказал Жиль.- Что он - не как все? Это работа у него
такая. Еще играть с нами будет - не то что свистеть. Ну все! Программа
классная! Вина нет, но не тот день сегодня...
День прошел на славу. Сначала играли до упаду дети, потом - родители,
сменявшие их по мере их выбывания. Азарт игры был остановлен лишь запахами
яичницы: на английский манер - под стать игре - с беконом, то есть вполне
французской ветчиною. В палатках было уютно и тепло от невесть откуда
взявшихся печек. В разгар пиршества появился сам Дорио, привлеченный сюда
слухами о необычном мероприятии на смежной с ним территории. Он приехал на
автомобиле, которому тут же позавидовал любитель из Стена и пошел его
осматривать. Дорио, как всегда, был не один, а с Фоше, следившим за тем,
чтоб он не сказал и не сделал лишнего, и с женщиной-активисткой, яркой
тридцатилетней блондинкой - как показалось Рене, славянского происхождения:
она говорила с легким акцентом и не сводила с него глаз - не на французский
манер, а на какой-то из славянских: полька или украинка.
- Рене здесь?! То-то все на высшем уровне! Так вы, пожалуй, нас
обгоните! И Серж? А ты что тут делаешь?
- Это моя задумка,- Серж обрел на миг былую значительность.- Я веду в
"Юманите" отдел для самых маленьких.
- Аа! - протянул Дорио с хорошо разыгранным почтением.
- Но это пока эксперимент,- поправился Серж: чтоб не выглядеть наивным.
- С палатками?! Да мы этими экспериментами три года занимаемся! -Дорио
не любил, когда забывали Сен-Дени и его первенство в рабочем движении.
- Я не это имею в виду...- и Серж рассказал о проекте организации
лагерей по всей территории Франции.
- И ты думаешь получить что-нибудь под это? - спросил его Дорио.-
Доверчивый ты человек, Серж. Обдурят.
- Как?
- Увидишь как.- Дорио не делился опытом с людьми, которых не признавал
своими, но сказал все-таки: - Ты в поездах когда-нибудь ездил?
- Ездил, конечно.
- На кого чаще всего деньги просят? На детей, верно? Малых да болящих -
самая верная приманка: дают всего щедрее.А куда деньги потом идут? Не
спрашивал? Вот и я тоже... Зачем вообще просить? Надо зарабатывать. Мы в
Сен-Дени научились этому и живем, я считаю, неплохо. Что нужно рабочему?
Чтоб его уважали. Верно? - он обратился к Жилю, который неотрывно смотрел на
него и переводил взгляд только на Рене, как бы сверяя по ней впечатление от
руководителя, которого не видел прежде.- Хороший парень, Рене. Надо бы
украсть его у тебя. Он же, небось, все это сделал? Не сами же собой палатки
развернулись и поле для футбола разметилось?
- Палатки я частично привез,- сказал Серж.- Теперь не знаю, как
возвращать. В трех местах продырявлены, в двух прожжены.
- Посчитал? Поможем ему? - обратился Дорио к своему помощнику.- Дай ему
новые - у нас есть, а эти починим в мастерской у Пижона: он у нас заказ на
три тысячи получил - пусть проценты платит. Так вот, я говорю, уважение
нужно рабочему - его получают силой, нагоняя страх на буржуев, а добившись
своего, живут себе в удовольствие. И необязательно кого-то отлучать и гнать
от общей кормушки - все хотят жить, даже полиция. Верно, капитан? - спросил
он полицейского.
- Так точно, генерал,- в тон ему отвечал сержант, который, играя в
футбол, снял мундир и теперь, в присутствии начальства, надевал его снова.
- Про меня говорят, я с полицией вожусь,- продолжал Дорио.- Да я не с
полицией - с самим чертом дружбу сведу, если это делу полезно. А эти,- он
махнул куда-то в сторону противников из Политбюро - хуже Людовиков! Те тоже
никому жить не давали и во все нос совали. А они еще и не от себя, а по
чужой подсказке! Научились у русских друг друга есть - этих хлебом не корми,
как они говорят, дай только вцепиться зубами в чужую задницу! Что ты меня
дергаешь? - выговорил он Фоше, который уже хватал его за рукав, призывая к
сдержанности.- Мы в свободной стране живем - это они нам сюда свою охранку
ввозят! - Он был выпивши.- Дай я еще с Рене поговорю: она мне всегда
нравилась. Рене, у тебя одна беда есть: ты жить боишься. Что ты сейчас
делаешь? Лицей кончила?
- Заканчиваю.
- А потом что?
- Учиться пойду. В Сорбонну на юридический и в Политическую школу на
дипломатическое отделение.- Рене уже остановила выбор на этих двух учебных
заведениях. Дорио скривился как от горькой пилюли.
- А жить когда? Римское право учить? Это еще полбеды, будешь в судах
очки всем втирать, а дипломатический зачем?
- Международное право хочу знать.
- Да нет никакого международного права. Кто сильней, тот и прав...
Напрасно ты. Нельзя долго учиться. Учеба мозги сушит и времени для жизни не
оставляет. Ты лучше поживи немного, потом поучись, потом снова поживи, снова
поучись. У тебя и без учебы полно способностей - ты их только губишь. Ты
находишь простой выход из трудных ситуаций - это любых знаний стоит. Тебе б
цены не было, если б ты еще жить любила и среди людей вертеться... Тебя что,
в детстве не баловали?.. - Он поглядел на Рене, она из скрытности смолчала.-
Значит, так. Но мы все так - те, кто в революцию лезет. У всех детство
поломанное. Но надо свое брать, нагонять упущенное! Любовники тебе нужны,
Рене, а не занятия римским правом. Вон какой парень с тебя глаз не сводит.
Сойдешься с ним - я тебе его оставлю. А то моя подруга уже навострилась.- Он
оборотился к сопровождавшей его блондинке и широко ей улыбнулся: - Что я
слишком долго с тобой разговариваю.
- Что такое "навострилась"? - спросила подруга: остальное ей было ясно.
- То самое и значит,- снисходительно объяснил он.- Успокойся: Рене не
для меня. Я слишком нетерпеливый. Мне и революции ждать тоже нет терпения!
Поехали?..- и вся компания унеслась на автомобиле столь же стремительно, как
сюда и приехала...
Палаточный городок жил всего день: на первый раз этого было довольно.
Палатки сложили для обмена в мастерских Сен-Дени, родители разобрали детей
по домам. Общее мнение было таково, что день прожит был не зря и что
побольше бы таких. Про то, что городок был организован коммунистами, не
говорили, но помнили, а в таких случаях молчание дороже публичного
признания. Ребята разбрелись по домам - с ними должны были разойтись и
устроители праздника. Рене пошла бы домой, но вмешалась девушка из Бобиньи,
приехавшая в Стен для обмена опытом и для ознакомления с организацией
пионерского движения. Она была дочерью профсоюзного работника, который не
мог приехать сам и прислал ее своим представителем. Если Рене, по словам
Дорио, была излишне разборчива и не брала от жизни того, что могла бы взять,
то эта девочка была вовсе беспомощна и нуждалась в постоянной опеке. Ей
предстояло заночевать в Стене: ехать назад было поздно. Жиль предложил ей
расположиться у него, она согласилась при условии, если кто-то разделит с
ней комнату: чтоб не скомпрометировать себя и весь Бобиньи с нею вместе.
Пришлось и Рене ночевать у Жиля - чему, надо сказать, тот был только рад, да
и Рене согласилась легче, чем можно было бы предположить, учитывая, что ее
собственный дом был совсем рядом. Обеих положили в спальне - Жиль и его мать
устроились на кухне, нисколько этим не стесненные. Девочка из Бобиньи
заснула крепким сном праведницы, Рене же пошла на кухню напиться: от яичницы
с ветчиной у нее началась жажда. Мать перед ее появлением вышла из кухни,
оставив ее с Жилем. Наливая воду из ковша, Жиль наклонился и поцеловал Рене
в шею. Она выскользнула из его объятий, но не так быстро, как если бы вовсе
этого не ожидала. Он предпринял новую попытку сближения - она увернулась
проворней прежнего.
- Что ты упираешься? - упрекнул он ее.- Я же с хорошими намерениями...
Я девушку ищу - надо семью завести и на тормозах все это спустить...- Он не
сказал, что именно, но она поняла, что он имеет в виду профсоюзную
деятельность.- Этим не проживешь. А в историю загреметь можно. Тогда, на
конгрессе, да и потом, в вашем деле... А из-за чего? Если подумать, то не
из-за чего. Лишний раз пошумели... Надо серьезней быть.- Он поглядел на
Рене, призывая ее к благоразумию.- А девушкам вдвойне: им же о детях думать
надо.
- А вам не нужно? - Рене была настроена в этот вечер игриво.
- Нам тоже, но не так, как вам!..- и снова попытался поймать ее, приняв
ее слова за поощрение, но опять безуспешно.- Чего ты хочешь?
- Хочу дальше учиться. Замуж не хочу. Мне рано.
- Замуж никогда не рано,- сказал он разочарованно, как если бы она ему
наотрез отказала.- Поздно бывает - это да, а рано, я что-то не слышал...- И
отошел, расстроенный, а она пошла спать с девочкой из Бобиньи и чувствовала
себя в течение получаса не вполне уютно: ей хотелось продолжения
разговора...
Рано утром она проснулась и прислушалась к тому, что было на кухне. Там
негромко разговаривали. Жиль рассказывал матери о своих любовных
злоключениях:
- Нравится она мне сильно. Я ей даже вчера предложение сделал.
- И она что?
- Да она, наверно, слишком умная для меня. Сказала, хочет учиться
дальше. Что я по сравнению с нею?
- Что значит - умная? Я для тебя умная?
- Ты мать. Матери все такие.
- Правильно. У нас у всех один ум - как бы вас воспитать да вырастить.
А если у нее такого ума нет, зачем она тебе?
- Говорит, рано еще.
- Замуж выходить? Это бывает. Не нагулялась, значит. Опять она тебе не
пара: ты парень серьезный.
- Поцеловал ее вчера.
- И что?
- Да что?.. Вроде я ей не противен.
- А дальше? Тебя не поймешь.
- Да ничего, мать. Что поцелуй, когда жизнь решается?.. Спит,
наверно...
Рене притворялась спящей. Она думала о Жиле, о своей жизни на этом
свете. Ей в какой-то миг захотелось связать себя с этим ловким и преданным
ей парнем, но в следующую минуту она подумала о том, что останется тогда
навсегда в этих стенах, станет женой этого человека, пусть приятного, будет
рожать детей и вести хозяйство, и страх связать себя навечно, сесть на
постоянный якорь обуял ее, а мысль о замужестве (а она только так и
представляла себе отношения между мужчиной и женщиной) отпугнула от
продолжения столь опасного знакомства...
Утром она наскоро собралась, отказалась от завтрака, ушла из дома,
сулившего ей слишком гостеприимный кров и чересчур тесные объятия.
18
Однажды после занятий она увидела отца, поджидавшего ее у ворот лицея.
Шел последний год учебы. Приближение экзаменов будоражило класс и меняло
отношения между ученицами. Для получения степени бакалавра по философии, к
чему все стремились и что давало право на продолжение учебы в высших учебных
заведениях, нужно было написать несколько сочинений: на латыни и на одном из
европейских языков - по литературе и на французском - по философии. Экзамен
принимали не в лицее, а в Сорбонне, поблажек никому не делали, и девушки
пребывали в тревожном ожидании. Рене состояла в партии отличников, которая
перед всякими экзаменами набирает вес и пользуется общим спросом: она была
нарасхват, и к ней невольно стали относиться лучше, чем прежде. Хоть она и
понимала, что это лишь на время, до окончания сессии, но, став нужной
подругам, почувствовала себя в классе иначе, увереннее. (Наши школьные
успехи и достижения - это ведь как боевые ордена и звездочки на погонах
военных: мы ими гордимся, когда нам ничего иного не остается, но другие
почитают их лишь в парады и праздники.)
Хотя она была в приподнятом настроении: она только что объяснила
Селесте правило высшей алгебры - сердце ее невольно сжалось, когда она
увидела Робера. Отец ждал ее там же, где в первый раз, и с тем же
рассеянным, понурым и отчужденным видом, который когда-то напугал ее и
вызвал у нее тоскливое и неуютное чувство. Она снова, как в тот раз,
преодолела себя и подошла к нему - он переменился в лице, дружески
улыбнулся, расспросил ее о школьных делах и объявил затем, что пришел, чтобы
сказать, что ее хотят видеть какие-то люди и почему-то непременно у него
дома - сказал так, будто сам не знал причину этого.
- Что за люди? - недоверчиво спросила она.
- Профсоюзники. Вышли на меня по своим каналам,- и усмехнулся.- Мы же
все - одна семья, при всех наших партийных разногласиях. Рабочему нужно,
чтоб ему платили - остальное тоже важно, но не в такой степени...
Они договорились о времени встречи и на этом расстались.
Робер снимал другую квартирку: меньшую, чем раньше, но тоже возле
Монмартра. Рене заходила к нему теперь довольно часто: накапливалось и
давало о себе знать родственное чувство. Она привыкла к отцу, да и он
встречал ее веселее прежнего: не выражал большой радости, но и не
отгораживался от нее газетами. Теперь он видел в ней соратницу, что у иных
заменяет или дополняет родительские чувства. Она, правда, не была его
единомышленницей: к коммунистам он относился с теми же оговорками, что и
прежде, но была политической союзницей. Он держал какое-то бюро рядом с
новой квартирой, не говорил, что там делает, держал это в тайне и стал
вообще немного загадочен. Кроме него дома была Люсетта. Гостей не было: Рене
пришла раньше срока.
- Ну и как тебе коммунисты? - спросил отец.- Ты, я слышал,
познакомилась с самой верхушкой. В "Юманите" ходишь?
- Это известно?
- А ты как думаешь? Кому надо, все знает. Какие у тебя впечатления?
- Сложно сказать.- Рене сама над этим думала, и в ней жили сомнения,
удерживающие ее от принятия окончательных решений.- Они все время как в
театре.- Она поглядела на отца и Люсетту, скрепляя выразительным взглядом
недоговоренность своих слов, и затем объяснила: - Слишком громко говорят на
митингах, чересчур весело вспоминают, как сидели в тюрьмах. Ощущение
неестественности. Думаешь сначала, что это на людях, а когда видишь их
ближе, в домашней обстановке, оказывается то же самое.
- Ты Кашена имеешь в виду? - Отец отличался излишней дотошностью.
- Неважно.- Она не любила переходить на личности.- Это общее явление...
С русскими тоже не совсем ясно.- Отец весело хмыкнул, а Люсетта вспыхнула:
она и до того точила на Робера зуб, а веселость его вконец ее разозлила.-
Говорят о них, как слуги в пьесах об отсутствующих хозяевах: шепчут в
сторону: "Ох уж эти русские!".. Дорио позволяет себе говорить без стеснения,
но за это его, кажется, и не любят... - и глянула вопросительно: может, он
что подскажет.
Отец пожал плечами, уклонился от разговора:
- Не знаю. Это ваше дело, внутреннее.- Видно было, однако, что он
доволен дочерью: - Тебе, вижу, в рот палец не клади - по локоть откусишь...
У вас там раздоры - поэтому они все такие взвинченные... Кто теперь за
главного?
- Вроде Дорио, Селор и Барбе.- Рене начала следить за перемещениями в
руководстве: без этого невозможно было разобраться в отношениях ее
товарищей.- Был Трент - его сняли.
- Барбе за главного,- подтвердил отец. - Но это временно. Дорио под
него копает, а под Дорио все прочие. Земля под каждым ходуном ходит. Хотя
тот, кто действительно что-то значит,- важно прибавил он: он, видно, знал
больше, чем полагалось простому профсоюзнику, да еще из анархистов,- на все
плюет и делает свое дело... Что ты хочешь от легальщиков? Они же обречены на
разыгрывание спектаклей. Послушаешь их: надо за оружие браться и громить
мэрию или что под рукой окажется. А он придет домой, облачится, что твой
буржуа, в халат и в ночной колпак, преспокойно ложится спать и забывает о
том, что говорил на митинге. Они говорят: это для того, чтоб держать народ в
напряжении - не сегодня-завтра вспыхнет восстание, все должны быть готовы
взяться за оружие, но мы-то знаем, что это не так. И они знают. Вот и
выходит балаган. А чтоб больше пыли в глаза пустить да совесть очистить, в
тюрягу сходят: будет что рассказать и чем похвастаться. Все для дураков,
Рене, и я вижу, ты на эту удочку не попалась. Раз спрашиваешь об этом.
- Мне надо решать,- объяснила она.- Если через год в высшую школу
поступать, то, наверно, лучше повременить со всем этим.
- Да уходи совсем и навсегда!..- Это вмешалась в разговор Люсетта: до
сих пор она сдерживалась в присутствии Рене, а тут разошлась не на шутку.-
Зачем тебе этот маразм?! За который никто не платит? - За время, что прошло
с памятных уроков музыки, она ожесточилась, почерствела и подурнела. Ей было
далеко за сорок.
- Начинается! - Робер отвернулся.
- А что ты можешь возразить на это? - враждебно сказала она ему.- Ты же
сам все сказал! Может, ты к себе это наконец применишь? Сам же говоришь -
балаган для дураков?
- У революционеров своя логика,- сказал Робер.- И разные бывают
революционеры. Не одни только легальные.
- Я одного только вижу! И что за логика еще?! - взорвалась та.- Чтоб
жена весь день работала, пальцы о рояль разбивала, а ты в своем бюро время
проводил - не знаю, за кого ты там: за сторожа или за сводника!
Робер покачал головой:
- У тебя других фантазий нет? Я не хочу ни от кого брать денег, не
понятно разве? - Он глядел с нарочитой веселостью.- Деньги - это кабала:
сунь голову, тебе тут же хомут на нее накинут. А так все просят, одолжаются.
Я анархист - мы денег не признаем,- еще и пошутил он.
- Признаешь только те, что я зарабатываю! Барон какой!.. Да что ты хоть
там делаешь? - воскликнула она и обратилась к Рене как к свидетельнице.-
Пять лет с ним живу и никак понять не могу!
- А тебе и не надо,- добродушно сказал Робер.- Существует конспирация.
- Чье это бюро, отец? - Рене уже понимала кое-что в этих делах.
- Было анархо-синдикалистов.
- А теперь?
- Тоже их. Только не платят. Денег нет, а к русским на поклон идти не
хотят.
- Но кто-то платит за все? За аренду. Она высокой должна быть.
- Большая,- признал он.- Но не такая, как ты думаешь. Контракт до войны
заключался - деньги, по нынешним понятим, мизерные, такими и остались,
поскольку плата не изменилась. Но платить надо, а когда денег нет, то
маленькие или большие - все одинаково... Я плачу - кто ж еще? - втихую
пояснил он, будто Люсетты не было рядом.
- Видали! - вознегодовала та.- Он, видите ли, платит! Хоть бы ты чаще
приходила, Рене,- может, я еще что узнаю! Это ты платишь, Робер? А может, я
с моею подагрою?!
- Не ты. Есть и другие источники. Но после оплаты счетов ничего не
остается,- признал он.- Что ж делать? - Он пожал плечами.- История - это
такая дама: не любит, когда к ней пристают с неоплаченными счетами.
- Что?! - взорвалась его конкубинка.- Ты меня сегодня добить хочешь!..
Вот и женился бы на ней, на даме этой! Хорошая бы вышла парочка!
- С историей? Мы и так с ней помолвлены,- пошутил Робер. И чтоб не
звучало похвальбою, прибавил: - Не я один. Она вон тоже.- И указал на дочь.-
Мы оба с ней повенчаны.
- Христовы невесты! - не выдержала та.- Обоего пола! Не слушай его,
Рене! Учись, получи какую-нибудь профессию - чтоб этих Альфонсов в глаза не
видеть! Подальше от них держись и живи в свое удовольствие! Ты знаешь, что
такое жить в свое удовольствие, Робер?
- Знаю. Только этим и занимаюсь.
- За счет других! Революционер чертов! Коммунист проклятый!
- Я не коммунист. Ты меня не обижай.
- А кто ж ты есть?
- Я сам по себе. Маркса, правда, иной раз почитываю.- Он повернулся к
дочери, посчитав разговор с женой законченным.- Что верно - так это то, что
не нужно нашему брату обременять себя семьею. Не выходи замуж, Рене. Пока
впритык не припрет. У меня, например, это не получилось. Сколько ни
пробовал, все боком выходит.- Это была запоздалая месть Люсетте.
- И кто виноват в этом? - спросила жена.
- Кто? Я, конечно,- отвечал по обязанности тот, совсем в этом не
уверенный. Люсетта поглядела на него, будто в первый раз увидела.
- Вот поэтому тебя в семье твоей и видеть не хотят! - выругалась она.-
Не знают, чего от тебя ждать. Того гляди, приведешь в дом какого-нибудь
головореза!..
Семья Робера, действительно, не то что бы окончательно порвала
отношения с ним, но не звала к себе и комнату его, пока что бы временно,
отдала няньке, нанятой для сына Андре и Сюзанны. Робер приходил туда лишь на
празднование дня рождения матери: святой день для всего семейства. Он был
как отрезанный ломоть - с этим смирились и с Робером мысленно простились.
Французы суше и решительнее русских: они долго и упорно помогают попавшему в
беду родственнику - но только до тех пор, пока не выяснится, что он сам
ничего предпринимать не хочет, напротив, упорствует в своем бедственном, на
их взгляд, положении и чувствует себя в нем как рыба в воде. Тогда о нем
забывают и вычеркивают его из памяти: даже мать Робера, которой, по
российским представлениям, следовало печься о сыне до гробовой доски, вела
себя так же. Вслед за Робером забыли и о Рене. Яблоко от яблони недалеко
падает, и грехи отцов ложатся на детей - что бы по этому поводу ни говорили
и ни думали все либералы и гуманисты мира.
Робер обиделся. Дом до сих пор был его слабым местом.
- С чего ты взяла?
- Как - с чего?! Твоя дочь родная - а ты ее черт знает куда толкаешь!
Не ходи, Рене, в этот гадюшник! Я туда ни ногой - там какие-то сомнительные
личности околачиваются!..- И не находя слов, чтоб излить чувства, ругнулась
несколько раз подряд, будто одного было недостаточно: - Merde! Merde! Merde!
Именно в разгар этой брани и пришли гости - те, что договаривались с
отцом о встрече: высокий в рабочем комбинезоне парень лет тридцати, на вид
деловитый и сосредоточенный, и другой, помоложе: невысокий крепыш лет
двадцати пяти, живой как ртуть, бойкий и улыбчивый - хотя внешность,
говорят, обманчива. Одеты они были самым обыденным и непритязательным
образом, а вели себя так, будто пришли не из-за Рене, а к отцу по своим
делам: не заговаривали с ней, а лишь незаметно к ней присматривались.
- Мы не опоздали? - Крепыш сверился с часами: несмотря на кажущуюся
беспечность, он отличался пунктуальностью и жил по часам.
- Нет,- успокоил его Робер.- Рене пришла по-родственному, раньше
времени.
- Пойдем в бюро? - Гость покосился на Люсетту, чью ругань слышал еще с
лестницы: сейчас она насторожилась и глядела во все глаза, будто в дом вошли
как раз те головорезы, появление которых она предсказывала.
- Пойдем, конечно. Дела в бюро делаются, а не дома.- И Люсетта только
головой мотнула, не зная, как еще выразить свое негодование: несмотря на все
опасения, ей хотелось послушать, о чем будет говориться.
Крепыш, угадав причину семейного скандала (что нетрудно, поскольку она
почти везде одна и та же), стал втолковывать Роберу, не упуская из виду
Рене:
- Слушай, надо бы тебе какие-нибудь деньги у нас брать. Без денег
капитализм не работает. Мы у тебя время отнимаем.
- Да мне все равно делать нечего,- снисходительно возразил тот, после
чего Люсетта разве что на стену не полезла от обуявшей ее злости.- Не
старайтесь, ребята. Для меня это вопрос принципа. Я не хочу ни от кого
зависеть.
- Но мы-то от тебя зависим! Кто платит за эту хату? Я слышал, ваши
перестали?
- Вроде так,- признал Робер.
- Значит, ты хозяин заведения. Частное профсоюзное бюро. Бывают же
частные детективы? А ты частный профсоюзный работник. Бери гонорары. Поэтому
тебя и не считают у нас своим - раз денег не берешь. Работаешь - и все
даром,- и посмотрел на Люсетту, призывая ее в союзницы, но она не клюнула на
эту удочку - только вспылила еще больше, негодуя и на Робера, и на его
лицемеров-подельников.
- Я на вас и не работаю,- сказал Робер.
- А что ты делаешь? Бери деньги, говорят.
- Подумаю,- сказал тот: чтоб он отвязался.- Познакомься лучше с моей
дочкой. Ее Рене звать. В лицее учится. А это Андре и Шая.- Шая был тот
ловкач, что всучивал отцу деньги, зная наперед, что он не возьмет их.
- Она у тебя в лицее учится, а ты денег не берешь? С такой дочкой?
Бери, Рене, в свои руки предприятие. Отец твой прогорит в два счета при
таком ведении дела... Значит, это и есть твоя дочь, Робер?
- Она и есть,- сказал отец.- Не только в лицее учится, но еще и
секретарь комсомола девятого района.- Шая уставился на Рене с любопытством.-
А недавно листовки на колониальной выставке разбросала.- Он явно хвастался
геройствами дочери.
- Не я одна,- возразила Рене, движимая чувством справедливости.
Шая еще раз присмотрелся к ней.
- Эту историю я слышал. Как разбросали?
- Через крышу.
- И это в газетах было. Потом кто-то по вашим следам прошел. Но
наверх-то как попали?
- Тоже по крышам.
- Это понятно. Не на дирижабле же. На крышах половина дел в Париже
делается. Прыгали с одной на другую?
- Там доски были заранее заготовлены.
- Досточки! Моя мечта! У меня такого комфорта никогда не было. А как на
первую крышу прошли? Там же консьержка обычно сидит? Надо зубы заговаривать:
труба, мол, наверху засорилась или еще что...
- Дом не был заселен. На ремонте.
- Тогда я пас. Это ловко. Заранее все обошли. Мои поздравления.
Покажешь мне потом этот дом - может, пригодится...
- Листовки разбрасывать?
- Нет, что похуже! - Шая засмеялся, Рене подумала вдруг, что он
домушник, но поглядев на него, отвергла это предположение. Тот повернулся к
товарищу: - Нам, Андре, надо переговорить. Об этой последней почте,- и
махнул конвертом, который вытащил, как фокусник, из кармана. - Я с Жаком
говорил, он ничего про это не знает. Надо ехать,- и исподтишка глянул на
Рене.- При ней можно? - спросил он отца.
- Думаю, можно.
- В общем, поезжай,- сказал он Андре.- Я тебе сейчас гроши выдам.
- Все вдвое,- сказал тот.- На два билета.
- А это зачем?
- Пусть Рене посмотрит, как это делается. И мне хорошо - для прикрытия.
Рене опешила, оглянулась на отца, но тот нарочно глядел в сторону.
Впрочем, Рене была не против путешествия. Она любила ездить по стране, но
это редко ей удавалось. Она спросила, куда они собрались.
- В Бретань.- Шая помешкал, разыгрывая нерешительность.- О ней, Андре,
разговору не было. Надо Жака спросить. Я понимаю, тебе не терпится,- не без
зависти и не без яду в голосе заметил он.- Но без Жака пока отставим.
- Значит, поездка откладывается,- объявил Рене будущий попутчик и
улыбнулся, обнажая ровные белые зубы.- Но думаю, ненадолго...
В Бретань поехали через пару дней. Стоял по-летнему теплый солнечный
день. Поезд шел до Сен-Бриека. Они приехали туда в послеобеденное время.
Андре решил задержаться в городе, прежде чем ехать к месту назначения.
- Лучше здесь обождать,- объяснил он,- чем торчать там у всех на виду.
Чем меньше место, тем в нем больше любопытных.
Они сели в привокзальном кафе. Андре заказал пиво с креветками.
- У меня с деньгами туго,- честно предупредила она его.
Он широко улыбнулся.
- Еще чего? "Юманите" платит. Поэтому, наверно, и прогорели.
- А при чем здесь "Юманите"?
- Мы же с тобой по письму рабкора едем. Не знаешь, кто такие
рабкоры?..- Рене не знала.- Что ж ты знаешь тогда? Плохо газеты читаешь.
Ее не в первый раз упрекали в этом. Все, кто так или иначе был связан с
партией, считал своим долгом, неукоснительной обязанностью и едва не
удовольствием читать ежедневный орган Компартии - ей же он казался пресным и
похожим на церковные книги: прочтешь строку и знаешь, что будет дальше. Но
она, конечно, никому об этом не говорила. Принесли пиво.
- Любишь? - спросил Андре, сдувая пену.- Я обожаю. Шая только не хочет
его в счет включать. Хороший парень, но этого я в нем не понимаю. Вина еще,
говорит, закажи. Чтоб во Франции жить и вина в обед не пить!
- А почему его зовут так странно?
- Шая? Потому что еврей. Исайя по-нашему. А он настаивает, чтоб его
Шаей звали. Знаешь, кто такие евреи?
- Знаю, в Библии были.
- Почему только в Библии? До сих пор живут и здравствуют. У них
способность к языкам обалденная. Ты по-иностранному можешь?
- Могу. По-немецки прилично говорю и по-испански.
- Откуда?! - изумился он.
- В школе учили. Надо было уроки делать.
- То-то я не знаю ни шиша. Уроков никогда не делал... А я уж решил, ты
иностранка. Шая из Польши, кажется. Или Галиции. Где Галиция - не знаешь?
- Нет.
- И я тоже. Так оно веселее, когда ничего не знаешь. А рабкоры сообщают
нам, какие у них на заводах и предприятиях законы или правила безопасности
нарушаются, и мы на проверку едем. Как сегодня.
- И на это много денег уходит?
- А что делать? Не к себе же их вызывать.- Он помолчал.- В этот раз
рабочий на аэродром жалуется: шум, пишет, над головой страшный. А
администрация ему: ты что, в лес работать пришел? Должен был знать, куда
идешь. Надо заглушки на уши давать, а они не знают или экономят. Я-то вообще
секретарь профсоюза авиационных рабочих севера Франции, но сегодня
афишировать этого не будем, ладно?.. Сколько сейчас? Надо еще не напугать
их. А то приедем в поздноту - кто такие да что? Переполошатся.
- Не написал, что приедешь?
- Нет. Писать еще хуже. Вся деревня будет в курсе - начиная с почты и
кончая аэродромом. Посидим и поедем. Или пойдем. Тут недалеко - можно и
пешком пройти. Если не возражаешь.
- Нет, конечно.
- А то, что домой сегодня не попадешь, тоже ничего? Потому как оттуда
мы сегодня не выберемся.
- Ничего. Я для родителей у отца ночую.
- Он у тебя как бы алиби?
- Как бы. Вообще я с отчимом живу.
- Ясно. У семи нянек, говорят... Пойдем? Или еще пива выпить?.. Нет,
хватит - все-таки на задании. И газету надо поддержать: совсем уже
обанкротились...
Они пошли по обсаженной тополями дороге, по обе стороны от которой
зеленели недавно засеянные поля.
- Красота какая! - не выдержал Андре и размечтался: - Бросить бы все да
осесть тут, в какой-нибудь деревушке.
- А что мешает?
- Да разве отпустят? Повязан по рукам и ногам.
- Семья?
- Нет, семьи нет. Кое-что похлеще... Есть подруга, но, наверно, уже
бросила. Никакой девушке не объяснишь, почему все время по стране мотаешься.
У вас на все одно объяснение. А я сказать не могу. Потому как
конспирация...- и пошел по полю, к сохранившемуся посреди него островку
прошлогоднего гороха.
- Не топчи зелень,- сказала она ему.- И вообще, не твое это.
- И что с того? - Он вернулся.- Не хочешь? - Она отказалась от его
подношения, он распробовал, согласился: - Невкусный! - и выбросил.
- Потоптал поле - зачем? Чтоб прошлогодний горох попробовать? Городские
- ничего в сельском хозяйстве не смыслите.
- А ты еще и крестьянка? Со своими иностранными языками?
- Была когда-то. Но до конца это не проходит...- И Андре, не знакомый с
этой точкой зрения, скорчил непонятливую физиономию и задумался...
Рабкора - вернее, человека, написавшего письмо в "Юманите",- они нашли
по адресу, стараясь не расспрашивать местных и читая редкие дощечки с
названиями улиц, которых здесь было немного. Корреспондент только что
вернулся с аэродрома. Это был недалекий, рассеянного вида человек лет
пятидесяти, с простым крупным продолговатым лицом, совсем недавно -
крестьянин, а ныне - уборщик территории построенного рядом аэродрома. Об
этом аэродроме в редакции "Юманите" ничего не знали. Вначале он испугался
гостей, потом, когда те представились, разошелся:
- Да, понимаешь, орут как оглашенные! Спасу никакого нет! Что ж это за
условия труда? Уйду от них - уши себе дороже!
- А что толку, что уйдете? Рядом ведь живете? У вас хозяйство? - и
Андре оглядел небольшой дом и участок.
- Есть, да не хватает на жизнь - поэтому и пошел туда. А там вон как!
Напишите - может, реветь будут меньше. Жены не слышу уже!
- Может, оно и к лучшему? - рискнул пошутить парижанин.
Тот конечно же его не понял:
- Почему? Она лишнего не говорит. Скажет, если вода, к примеру, в бадье
кончилась или когда за дровами идти. Все по делу. А я и собаки иной раз не
слышу. Как это: в сельской местности жить и ни жены, ни собаки не слышать?
Самолеты только и орут.
- Ладно.- Андре пока удовлетворился этими сведениями.- Мы это все
запишем, но надо еще ряд деталей выяснить. Поможете? - и вынул из планшета
карандаш и бумагу.
- А почему нет? Уши - дело святое.
- Этот аэродром ваш - он далеко отсюда?
- Да рядом. Услышите еще.
- По дороге, что к Сен-Бриеку?
- Да нет, в стороне чуть-чуть.
- Надо будет сход...
