Виктор Пелевин. Empire V.
страница №7
...ожет, - махнул рукой Мардук Семенович. - Последние работыговно полное. Что он за слоган для Газпрома сочинил? "Газом нас багаче".
Во-первых, это только ленивому дебилу в голову не пришло. А во-вторых, как
на немецкий переводить? Или эти прохладительные крестоносцы в пустыне. Это ж
вообще за гранью добра и зла. Энлиль, как там было?
- "Никола. Один раз не пидарас", - сказал Энлиль Маратович.
- Вот именно. Кто-нибудь понимает, в чем тут смысл?
- Мне кажется, - сказал я, - я понимаю.
- В чем?
- Ну... это... Я думаю, что это общемировая тенденция сейчас. В русле
"Кода да Винчи".
Мардук Семенович пожал плечами.
- Все равно не цепляет, - сказал он.
- Главное, чтоб молодняк цепляло, - подытожил Энлиль Маратович. - Они
понимают, и ладно. А мы с тобой, Мардук - отработанный пар... Мне другое
интересно - из-за креста на них не наезжают?
- Я о чем и говорю, наезжают, - ответил Мардук Семенович. - А они
говорят, солярный символ...
Заметив, что на него смотрят, Татарский улыбнулся и помахал нам рукой,
ухитрившись в общее для всех приветствие вставить особо интимный кивок
головой лично для меня - как старому знакомцу и сообщнику. Возможно,
впрочем, что два моих собеседника увидели то же самое.
- Ты к нему слишком придирчив, - сказал Энлиль Маратович, улыбаясь и
махая в ответ. - И знаешь, почему.
- Знаю, - согласился Мардук Семенович, тоже улыбаясь Татарскому. -
Потому что Украину просрал. И еще потому, что за мобильных вампиров не
только с нас лавандос снял, но и с телефонщиков. Мелочь, но выразительная.
Энлиль Маратович засмеялся, но этот смех показался мне немного нервным.
- Насчет Украины - просрали, да, - сказал он. - Но, Бог даст, скоро
назад восрем.
Я хотел спросить, какого бога он имеет в виду, но решил, что это
прозвучит невежливо. Вместо этого я задал другой вопрос:
- Скажите, Энилиль Маратович, а в чем смысл вашей шутки - насчет "the
only bush I trust is mine"? До меня не дошло.
- Это, Рама, игра слов, - ответил Энлиль Маратович. - А с точки зрения
великой богини это просто фантомные боли.
Я опять не понял, о чем идет речь. Меня охватило раздражение.
Мардук Семенович пришел мне на помощь.
- По халдейской мифологии, - сказал он, - великая богиня лишилась тела
и стала золотом. Не куском металла, а самой идеей золота. С тех пор к ней
стремятся все человеческие умы. Она и есть тот смутный свет, к которому
сквозь века бредет человечество. Фигурально выражаясь, можно сказать, что
все люди нанизаны на протянутые к ней нити. Так что ты, Рама, уже с ней
знаком.
- Да, - добавил Энилиль Маратович. - Иштар - это вершина Фудзи.
Понимаешь?
Я кивнул.
- Но раз богиня стала идеей, тела у нее нет. А раз нет тела, значит,
нет и bush'а. Поэтому богиня может смело ему верить. То, чего нет, не
обманет никогда.
Шутка, возможно, и не стоила того, чтобы ее понимать. Но дело было не в
шутках. Мне надоела эта затянувшаяся игра в прятки.
- Энилиль Маратович, - сказал я, - когда вы мне расскажете, как все
устроено на самом деле?
- Куда ты спешишь, мальчик? - печально спросил Энлиль Маратович. - Во
многой мудрости много печали.
- Послушайте, - сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и
веско, - во-первых, я уже давно не мальчик. А во-вторых, мне кажется, что я
в двусмысленном положении. Вы представили меня обществу как полноправного
вампира. Но меня почему-то до сих пор держат в потемках относительно самых
важных основ нашего уклада, вынуждая расспрашивать о смысле каждой фразы. Не
пора ли...
- Пора, - вздохнул Энлиль Маратович. - Ты совершенно прав, Рама, пора.
Идем в кабинет.
Я поглядел на собравшихся в зале:
- Мы вернемся?
- Хочется верить, - ответил Энлиль Маратович.
АГРЕГАТ "М5"
Кабинет Энлиля Маратовича был большой строгой комнатой, отделанной
дубом. У стены стоял довольно скромный письменный стол с вращающимся стулом.
Зато в самом центре кабинета возвышалось старинное деревянное кресло с
высокой резной спинкой. Оно было отделано потускневшей позолотой, и я
подумал, что так мог бы выглядеть первый в истории электрический стул,
разработанный Леонардо Да Винчи в те редкие спокойные дни, когда ему не надо
было охранять мумию Марии Магдалины от агентов озверевшего Ватикана. Видимо,
Энлиль Маратович сажал на этот трон позора провинившихся вампиров и распекал
их из-за своего стола.
Над столом висела картина. Она изображала странную сцену, похожую на
лечебную процедуру в викторианском сумасшедшем доме. Возле пылающего камина
сидели пять человек во фраках и цилиндрах. Они были привязаны к своим
креслам за руки и за ноги, а их туловища были пристегнуты к ним широкими
кожаными ремнями, словно на каком-то древнем самолете. Каждому в рот была
вставлена палочка, удерживаемая завязанным на затылке платком (такой
деревяшкой, вспомнил я, разжимали зубы эпилептику во время припадка, чтобы
он не откусил язык). Художник мастерски передал отблески пламени на черном
ворсе цилиндров. Еще на картине был виден человек в длинной темно-красной
робе - но он стоял в полутьме, и различить можно было только контур его
тела.
На другой стене висело два эстампа. На первом размашистая тень
темно-зеленого цвета неслась над ночной землей (название было "Alan
Greenspan's Last Flight"). На втором алела изображенная в трех проекциях
гвоздика с блоком крупно набранного текста:
Средства информационной агрессии империализма.
Гвоздика внутриствольная подкалиберная. Состоит на вооружении боевых
пловцов CNN, диверсионно-разведывательных групп BBC, мобильных десантных
отрядов германских Telewaffen и других спецподразделений стран НАТО.
Больше в кабинете не было никаких достопримечательностей - разве что
металлическая модель первого спутника Земли на столе Энлиля Маратовича, и
стоящее рядом серебряное пресс-папье (Пушкин в сюртуке и цилиндре лежал на
боку, подперев умиротворенное лицо кулаком - совсем как умирающий Будда).
Под Пушкиным была стопка чистых листов бумаги, рядом - сувенирная ручка в
виде маленького меча. В кабинете пахло кофе, но кофейной машины не было
видно - возможно, она была спрятана в шкафу.
Аккуратная чистота этого места отчего-то рождала жутковатое чувство -
будто здесь только что кого-то убили, спрятали труп и замыли красную
жидкость. Впрочем, такие ассоциации могли возникнуть у меня из-за темного
каменного пола с черными щелями между плит: в нем определенно было что-то
древнее и мрачное.
Энлиль Маратович указал мне на кресло в центре комнаты, а сам сел за
рабочий стол.
- Итак, - сказал он, поднимая на меня глаза, - про баблос ты уже
слышал.
Я кивнул.
- Что ты про него знаешь?
- Вампиры собирают старые банкноты, пропитавшиеся человеческой
жизненной силой, - ответил я. - А потом что-то с ними делают. Наверно,
настаивают на спирту. Или кипятят.
Энилиль Маратович засмеялся.
- Пообщался с Герой? Эту версию мы уже слышали. Остроумно, свежо и, как
вы теперь говорите, готично. Но мимо. Старые банкноты не пропитываются
энергией, они пропитываются только человеческим потом. И кишат микробами. Я
не стал бы пить их отвар даже по личному приказу товарища Сталина. Банкноты
действительно играют роль в наших ритуалах, но она чисто символическая и не
имеет к божественному напитку отношения. Еще попытка?
Я подумал, что если Гера ошиблась, правильной может оказаться моя
собственная версия.
- Может, вампиры делают что-то особое с деньгами на счетах? Собирают
большую сумму где-то в офшоре, а потом... Как-то перегоняют деньги в жидкое
состояние?
Энлиль Маратович опять засмеялся. Наша беседа явно доставляла ему
удовольствие.
- Рама, - сказал он, - ну разве могут вампиры использовать финансы
иначе чем люди? Ведь деньги - это просто абстракция.
- Это очень конкретная абстракция, - сказал я.
- Да. Но согласись, что денег не существует за пределами ума.
- Не соглашусь, - ответил я. - Как вы любите всем рассказывать, у меня
в жизни был период, когда я работал грузчиком в универсаме и получал
зарплату. И я определенно могу сказать, что ее платили из точки за пределами
моего ума. Если бы я мог получать ее прямо из ума, чего бы я ходил куда-то
по утрам?
- Но если бы ты отдал свою зарплату, например, корове, она бы тебя не
поняла. И не только потому, что тебе платили оскорбительно мало. Для нее
твоя зарплата была бы просто стопкой мятой бумаги. Никаких денег в
окружающем человека мире нет. Есть только активность человеческого ума по их
поводу. Запомни: деньги - это не настоящая сущность, а объективация.
- Что такое объективация?
- Я приведу пример. Представь себе, что в Бастилии сидит узник,
совершивший некое мрачное преступление. Однажды на рассвете его сажают в
карету и везут в Париж. По дороге он понимает, что его везут на казнь. На
площади толпа народу. Его выводят на эшафот, читают ему приговор,
прилаживают к гильотине... Удар лезвия, и голова летит в корзину...
Энлиль Маратович хлопнул себя ладонью по колену.
- И? - спросил я нервно.
- В этот момент он просыпается и вспоминает, что он не заключенный, а
грузчик из универсама. Которому во сне упал на шею большой веер в виде
сердца, висевший над кроватью.
- Он бы никогда не упал, - тихо сказал я. - Он был приклеен.
Энлиль Маратович не обратил на мою реплику внимания.
- Другими словами, - продолжал он, - в реальности происходит нечто
такое, чего человек не понимает, поскольку спит. Но игнорировать
происходящее совсем он не может. И тогда ум спящего создает подробное и
сложное сновидение, чтобы как-то все объяснить. Такое сновидение называется
объективацией.
- Понял, - сказал я. - Вы хотите сказать, что деньги - это красочный
сон, который люди видят, чтобы объяснить нечто такое, что они чувствуют, но
не понимают.
- Именно.
- А по-моему, - сказал я, - люди все очень хорошо понимают.
- Думают, что понимают.
- Так ведь понимать - это и значит думать. А думать - и значит
понимать.
Энлиль Маратович внимательно посмотрел на меня.
- Знаешь, что думает корова, которую всю жизнь доят электродоильником?
- спросил он.
- Корова не думает.
- Нет, думает. Просто не так как люди. Не абстрактными понятиями, а
эмоциональными рефлексами. И на своем уровне она тоже очень хорошо понимает
происходящее.
- Как?
- Она считает, что люди - ее дети-уроды. Жуткие. Неудачные. Но все-таки
ее родные детки, которых ей надо накормить, поскольку иначе они будут
страдать от голода. И поэтому она каждый день жует клевер и старается дать
им как можно больше молока...
У Энлиля Маратовича зазвонил телефон. Он раскрыл его и поднес к уху.
- Нет, еще долго, - ответил он. - Давай про текущие вопросы пока.
Жеребьевка ночью.
Сложив телефон, он кинул его в карман.
- Ну вот, - сказал он. - Тебе осталось только сложить фрагменты в одну
картину. Можешь?
Я отрицательно помотал головой.
- Вдумайся в это! - сказал Энлиль Маратович, назидательно подняв палец.
- Я привел тебя прямо на порог нашего мира. Поставил перед его дверью. Но ты
не можешь ее открыть. Какое открыть, ты даже не можешь ее увидеть... Наш мир
спрятан так надежно, что если мы не втащим тебя внутрь за руку, ты никогда
не узнаешь, что он существует. Вот это, Рама, и есть абсолютная маскировка.
- Может быть, - ответил я, - просто я такой глупый.
- Не только ты. Все люди. И чем они умнее, тем они глупее. Человеческий
ум - это или микроскоп, в который человек рассматривает пол своей камеры,
или телескоп, в который он глядит на звездное небо за окном. Но самого себя
в правильной перспективе он не видит.
- А что такое правильная перспектива?
- Я именно о ней и рассказываю, поэтому слушай внимательно. Деньги -
это просто объективация, нужная, чтобы рационально объяснить человеку спазмы
денежной сиськи - то ментальное напряжение, в котором все время пребывает ум
"Б". Поскольку ум "Б" работает постоянно, это значит, что...
Мне в голову пришла дикая мысль.
- Вампиры доят человека дистанционно? - выдохнул я.
Энлиль Маратович просиял.
- Умница. Ну конечно!
- Но... Так ведь не бывает, - сказал я растеряно.
- Вспомни, откуда берется мед.
- Да, - сказал я. - Пчела приносит мед сама. Но она прилетает для этого
в улей. Мед нельзя передать по воздуху.
- Мед нельзя. А жизненную силу можно.
- Каким образом? - спросил я.
Энлиль Маратович взял со стола ручку, придвинул к себе лист бумаги и
нарисовал на нем следующую схему:
- Представляешь, что такое радиоволна? - спросил он.
Я кивнул. Потом подумал еще немного и отрицательно помотал головой.
- Если совсем просто, - сказал Энлиль Маратович, - радиопередатчик -
это устройство, которое гоняет электроны по металлическому стержню.
Взад-вперед, по синусоиде. Стержень называется антенной. От этого образуются
радиоволны, которые летят со скоростью света. Чтобы поймать энергию этих
волн, нужна другая антенна. У антенн должен быть размер, пропорциональный
длине волны, потому что энергия передается по принципу резонанса. Знаешь,
когда ударяют по одному камертону, а рядом начинает звучать другой. Чтобы
второй камертон зазвенел в ответ, он должен быть таким же, как первый. На
практике, конечно, все сложнее - чтобы передавать и принимать энергию, надо
особым образом сфокусировать ее в пучок, правильно расположить антенны в
пространстве, и так далее. Но принцип тот же... Теперь давай нарисуем другую
картинку...
Энлиль Маратович перевернул бумажный лист и нарисовал следующее:
- Вы хотите сказать, что ум "Б" - это передающая антенна? - спросил я.
Он кивнул.
- А что человек думает, когда антенна работает?
- Сложно сказать, - сказал Энлиль Маратович. - Это может меняться в
зависимости от того, кто этот человек - корпоративный менеджер с наградным
смартфоном или торговец фруктами у метро. Но во внутреннем диалоге
современного городского жителя всегда в той или иной форме повторяются два
паттерна. Первый такой: человек думает - я добьюсь! Я достигну! Я всем
докажу! Я глотку перегрызу! Выколочу все деньги из этого сраного мира!
- Такое бывает, - согласился я.
- А еще бывает так: человек думает - я добился! Я достиг! Я всем
доказал! Я глотку перегрыз!
- Тоже случается, - подтвердил я.
- Оба этих процесса попеременно захватывают одно и то же сознание и
могут рассматриваться как один и тот же мыслепоток, циклически меняющий
направление. Это как бы переменный ток, идущий по антенне, которая излучает
жизненную силу человека в пространство. Но люди не умеют ни улавливать, ни
регистрировать это излучение. Оно может быть поймано только живым
приемником, а не механическим прибором. Иногда эту энергию называют
"биополем", но что это такое, никто из людей не понимает.
- А если человек не говорит "я достигну" или "я достиг"?
- Говорит. Что ему остается? Все остальные процессы в сознании быстро
гасятся. На это работает весь гламур и дискурс.
- Но не все люди стремятся к достижениям, - сказал я. - Гламур с
дискурсом не всем интересны. Бомжам и алкоголикам они вообще по барабану.
- Так только кажется, потому что в их мире другой формат достижения, -
ответил Энлиль Маратович. - Но своя Фудзи, пусть маленькая и заблеванная,
есть везде.
Я вздохнул. Меня стали утомлять эти цитаты из моего жизненного опыта.
- Человек занят решением вопроса о деньгах постоянно, - продолжал
Энлиль Маратович. - Просто этот процесс принимает много разных неотчетливых
форм. Может казаться, что человек лежит на пляже и ничего не делает. А на
самом деле он прикидывает, сколько стоит яхта на горизонте и что надо
сделать в жизни, чтобы купить такую же. А его жена глядит на женщину с
соседнего топчана и соображает, настоящая ли у нее сумка и очки, сколько
стоят такие уколы ботокса и такая липосакция жопы, и у кого дороже бунгало.
В центре всех подобных психических вихрей присутствует центральная
абстракция - идея денег. И каждый раз, когда эти вихри возникают в сознании
человека, происходит доение денежной сиськи. Искусство потребления, любимые
брэнды, стилистические решения - это видимость. А скрыто за ней одно -
человек съел шницель по-венски и перерабатывает его в агрегат "эм-пять".
Раньше я не слышал этого выражения.
- Агрегат "эм-пять"? - повторил я. - Что это?
- Агрегатами в экономике называются состояния денег. "Эм-ноль",
"эм-один", "эм-два", "эм-три" - это формы наличности, денежных документов и
финобязательств. Агрегат "эм-четыре" включает устную договоренность об
откате, его еще называют "эм-че" или "эм-чу" - в честь Эрнесто Че Гевары и
Анатолия Борисовича Чубайса. Но все это просто миражи, существующие только в
сознании людей. А вот "эм-пять" - нечто принципиально иное. Это особый род
психической энергии, которую человек выделяет в процессе борьбы за остальные
агрегаты. Агрегат "эм-пять" существует на самом деле. Все остальные
состояния денег - просто объективация этой энергии.
- Подождите-подождите, - сказал я. - Сначала вы сказали, что денег в
природе нет. А теперь говорите про агрегат "эм-пять", который существует на
самом деле. Получается, деньги то существуют, то нет.
Энлиль Маратович подвинул ко мне лист с первым рисунком.
- Смотри, - сказал он. - Мозг - это прибор, который вырабатывает то,
что мы называем миром. Этот прибор может не только принимать сигналы, но и
излучать их. Если настроить все такие приборы одинаково и сфокусировать
внимание всех людей на одной и той же абстракции, все передатчики будут
передавать энергию на одной длине волны. Эта длина волны и есть деньги.
- Деньги - длина волны? - переспросил я.
- Да. Про длину волны нельзя сказать, что она существует, потому что
это просто умственное понятие, и за пределами головы никакой длины волны
нет. Но сказать, что длины волны не существует, тоже нельзя, поскольку любую
волну можно измерить. Теперь понял?
- Секундочку, - сказал я. - Но ведь деньги в разных странах разные.
Если москвичи получают доллары в конвертах, они что, посылают свою жизненную
силу в Америку?
Энлиль Маратович засмеялся.
- Не совсем так. Деньги есть деньги независимо от того, как они
называются и какого они цвета. Это просто абстракция. Поэтому длина волны
всюду одна и та же. Но у сигнала есть не только частота, но и форма. Эта
форма может сильно меняться. Ты когда-нибудь думал, почему в мире есть
разные языки, разные нации и страны?
Я пожал плечами.
- Так сложилось.
- Складывается ножик. А у всего остального есть механизм. В мире есть
суверенные сообщества вампиров. Национальная культура, к которой принадлежит
человек - это нечто вроде клейма, которым метят скот. Это как шифр на замке.
Или код доступа. Каждое сообщество вампиров может доить только свою скотину.
Поэтому, хоть процесс выработки денег везде один и тот же, его культурная
объективация может заметно различаться.
- Вы хотите сказать, что смысл человеческой культуры только в этом? -
спросил я.
- Ну почему. Не только.
- А в чем еще?
Энлиль Маратович задумался.
- Ну как объяснить... Вот представь, что человек сидит в голой бетонной
клетке и вырабатывает электричество. Допустим, двигает взад-вперед железные
рычаги, торчащие из стен. Он ведь долго не выдержит. Он начнет думать - а
чего я здесь делаю? А почему я с утра до вечера дергаю эти ручки? А не
вылезти ли мне наружу? Начнет, как считаешь?
- Пожалуй, - согласился я.
- Но если повесить перед ним плазменную панель и крутить по ней
видеокассету с видами Венеции, а рычаги оформить в виде весел гондолы,
плывущей по каналу... Да еще на пару недель в году делать рычаги лыжными
палками и показывать на экране Куршевель... Вопросов у гребца не останется.
Будет только боязнь потерять место у весел. Поэтому грести он будет с
большим энтузиазмом.
- Но ведь он, наверно заметит, что виды повторяются?
- Ой, да, - вздохнул Энлиль Маратович. - Про это еще Соломон говорил.
Который в Библии. Поэтому протяженность человеческой жизни была рассчитана
таким образом, чтобы люди не успевали сделать серьезных выводов из
происходящего.
- Я другого не понимаю, - сказал я. - Ведь на этой плазменной панели
можно показать что угодно. Хоть Венецию, хоть Солнечный Город. Кто решает,
что увидят гребцы?
- Как кто. Они сами и решают.
- Сами? А для чего же тогда мы столько лет смотрим эту... Это...
Энлиль Маратович ухмыльнулся.
- Главным образом для того, - ответил он, - чтобы второй том
воспоминаний певца Филипа Киркорова назывался "Гребцам я пел"...
Метафора была ясна. Непонятно было, почему именно второй том. Я
подумал, что Энлиль Маратович, скорее всего, хочет угостить меня одной из
своих шуточек, но все же не удержался от вопроса:
- А почему именно второй?
- Ты уверен, что хочешь знать?
Я кивнул.
- А потому, - сказал Энлиль Маратович, - что первый том называется "И
звезда с пиздою говорит". Ха-ха-ха-ха!
Я вздохнул и посмотрел на первый рисунок. Потом перевел глаза на
второй. Пустота с его правого края казалась таинственной и даже
страшноватой.
- Что здесь? - спросил я и ткнул в нее пальцем.
- Хочешь узнать?
Я кивнул.
Энлиль Маратович открыл ящик стола, вынул из него какой-то предмет и
бросил его мне.
- Лови!
В моих руках оказался темный флакон в виде сложившей крылья мыши.
Точь-в-точь как тот, что прислали мне в день великого грехопадения. Я все
понял.
- Вы хотите, чтобы я опять...
- А иначе нельзя.
Мной овладело смятение. Энлиль Маратович ободряюще улыбнулся.
- Халдеи, - сказал он, - склонны рассматривать жизнь как метафорическое
восхождение на зиккурат, на вершине которого их ждет богиня Иштар. Халдеи
слышали про Вавилонскую башню, и думают, что понимают, о чем идет речь. Но
люди ищут не там, где надо. Сакральную символику часто следует понимать с
точностью до наоборот. Верх - это низ. Пустота - это наполненность.
Величайшая карьера на самом деле абсолютное падение, истинный стадион - это
пирамида, а высочайшая башня есть глубочайшая пропасть. Вершина Фудзи на
самом дне, Рама. Ведь ты это уже делал...
Почему-то это заклинание подействовало. Я вынул из флакона
пробку-череп, вылил единственную каплю препарата на язык и втер ее в небо.
Выждав несколько секунд, Энлиль Маратович сказал:
- Не задерживайся там. У тебя много дел наверху.
- Там - это где? - спросил я.
Энлиль Маратович улыбнулся еще шире.
- У вампира есть девиз - в темноту, назад и вниз!
- Это я понимаю, - сказал я. - Я имею в виду, куда теперь идти?
- А вон туда, - сказал Энлиль Маратович, поднял руку и надавил на
стоящий перед ним спутник.
Комната вдруг поехала назад и вверх. В следующий миг я понял, что
движется не комната - это мое готическое кресло опрокинулось в
раздвинувшийся пол, и, прежде чем я успел закричать, я уже скользил на спине
по наклонному желобу из какого-то полированного материала: в темноту, назад
и вниз, как и было обещано. Мне стало страшно, что я сейчас ударюсь головой,
и я попытался закрыть ее руками, но желоб кончился, и я полетел в бездонную
черную пустоту.
Несколько секунд я кричал, пытаясь схватиться за воздух руками. Когда у
меня наконец получилось, я понял, что это уже не руки.
ДЕРЕВО ЖИЗНИ
Я планировал в темноту так долго, что успел не только успокоиться, но
даже соскучиться и замерзнуть. Мне вспомнилась фраза Данта - "легок спуск
Авернский". Флорентийский поэт полагал, что низвержение в ад дается людям
без труда. Много он понимал, думал я. Круги, которые я описывал,
складывались в однообразно-томительное путешествие, похожее на ночной спуск
по лестнице обесточенной многоэтажки. Жутким было то, что я все еще не
чувствовал дна.
Чтобы чем-нибудь себя занять, я стал вспоминать все известные значения
выражения "дерево жизни". Во-первых, так называлось дерево, на котором висел
скандинавский бог Один, стараясь получить посвящение в тайны рун. Висел,
надо думать, вниз головой... Во-вторых, в гностическом "Апокрифе Иоанна",
который входил в одну из дегустаций по теме "локального культа", был отрывок
на эту тему.
"Их наслаждение обман, - повторял я про себя то, что помнил, - их плоды
смертельная отрава, их обещание смерть. Дерево своей жизни они посадили в
середине рая... Но я научу вас, что есть тайна их жизни... Корень дерева
горек, и ветви его есть смерть, и тень его ненависть... Обман обитает в его
листьях, и растет оно во тьму..."
Дерево, которое растет во тьму - это было красиво и мрачно. Его плоды,
кажется, тоже были смертью - но точно я не помнил. Нагромождение всяческих
ужасов в этом описании пугало меня не сильно - ведь древний человек до дрожи
боялся многих вещей, которые давно уже стали частью нашего повседневного
обихода.
Пропасть становилась шире. Я стал размышлять, каким образом могло
возникнуть такое странное геологическое образование. Дом Энлиля Маратовича
был устроен на холме - возможно, это было жерло древнего вулкана. Хотя какие
к черту вулканы под Москвой... Еще это мог быть пробитый метеоритом тоннель.
И, конечно, шахта могла быть искусственной.
Наконец я почувствовал дно. Оно было ближе, чем я ожидал - узкие стены
колодца многократно отражали луч моего локатора, искажая пространство. Внизу
была вода - небольшое круглое озеро. Оно было теплым - над ним поднимался
пар, который я ощущал как избыточную густоту воздуха. Я испугался, что
вымокну или даже утону. Но, спустившись еще ниже, я заметил в каменной стене
треугольную впадину. Это был вход в пещеру над поверхностью воды. Там можно
было приземлиться.
С первого раза это не получилось - я чиркнул крыльями по воде и чуть не
плюхнулся в озеро. Пришлось набрать высоту и повторить маневр. В этот раз я
сложил крылья слишком высоко над каменным уступом, и посадка оказалась
довольно болезненной.
Как и в прошлый раз, удар кулаками в холодный камень стряхнул с меня
сон - а вместе с ним и мышиное тело. Я поднялся на ноги.
Тьма вокруг была влажной, теплой и немного душной. Тянуло серой и еще
каким-то особым минеральным запахом, напоминавшим о кавказских
водолечебницах, где я бывал в раннем детстве. Пол пещеры был неровным, на
нем лежали камни, и идти приходилось осторожно, выбирая место для каждого
шага. В глубине пещеры горел свет, но его источник не был виден.
То, что я увидел, повернув за угол, показалось мне невероятным.
Впереди была огромная пустая полость - подземный зал, освещенный лучами
прожекторов (они, впрочем, не столько освещали пещеру, сколько маскировали
ее, слепя вошедшего). Потолок пещеры был так далеко, что я его еле видел.
В центре зала возвышалась громоздкая конструкция, к которой вел длинный
металлический помост. Сначала я подумал, что это огромное растение, какой-то
мохнатый кактус размером с большой дом, окруженный лесами и затянутый
складками темной ветоши. Еще это было похоже на бочкообразную грузовую
ракету на стартовой площадке (так казалось из-за множества труб и кабелей,
которые тянулись от нее в темноту). На вершине этой конструкции были два
огромных металлических кольца, врезающихся в потолок.
Я пошел вперед. Мои подошвы звонко ударяли в металл, предупреждая о
моем приближении. Но никто не вышел мне навстречу. Наоборот, я заметил
впереди несколько темных фигур, отступивших при моем появлении. Мне
показалось, что это женщины в глухих нарядах - вроде тех, что носят на
Востоке. Я не стал их окликать: если бы они хотели, они заговорили бы со
мной сами. Возможно, думал я, ритуал предусматривает одиночество.
Пройдя еще с десяток метров, я остановился.
Я заметил, что эта огромная бочка, окруженная лесами и трубами, дышит.
Она была живой. И тут с моим восприятием произошло одно из тех маленьких
чудес, которые случаются, когда ум внезапно собирает из нагромождения
непонятных прежде линий осмысленную картину.
Я увидел огромную летучую мышь, стянутую чем-то вроде бандажей и
удерживаемую множеством подпорок и креплений. Ее лапы, похожие на
перевернутые опоры башенного крана, впивались в два циклопических медных
кольца на каменном потолке, а крылья были притянуты к телу канатами и
тросами. Я не видел ее головы - она, судя по пропорциям тела, должна была
находиться в яме значительно ниже уровня пола. Ее дыхание напоминало работу
огромной помпы.
Она была древней. Такой древней, что ее запах казался скорее
геологическим, чем биологическим (именно его я принял за серный аромат
минеральной воды). Она выглядела нереально, словно охвативший себя
плавниками кит, которого подвесили над землей в корсете: такое вполне мог бы
нарисовать сюрреалист прошлого века под воздействием гашиша...
Подойти к мыши вплотную было нельзя - ее окружала ограда. Помост, по
которому я шел, кончался у вырубленного в камне тоннеля, ведущего вниз. Я
осторожно сошел по скользким ступеням и оказался в коридоре, который
освещали галогеновые лампы. Коридор напоминал угольную шахту, как их
показывают по телевизору - он был укреплен металлическими рамами, а по его
полу шли какие-то черные кабели. Мое лицо обвевал легкий ветерок: работала
вентиляция.
Я пошел вперед.
Тоннель привел меня в круглую комнату, вырубленную в толще скалы.
Комната была очень старой - ее потолок покрывала копоть, которая въелась в
камень и уже не пачкалась. На стенах были рисунки охрой - руноподобные
зигзаги и силуэты животных. В стене справа от входа темнело похожее на окно
углубление. Перед углублением стоял примитивный алтарь - каменная плита с
лежащими на ней артефактами. Там были терракотовые диски, грубые чаши и
множество однообразных статуэток - фигурки жирной женщины с крохотной
головой, огромными грудями и таким же огромным задом. Некоторые были
вырезаны из кости, некоторые сделаны из обожженной глины.
Я повернул одну из ламп так, чтобы свет попал в углубление над алтарем.
В нем был растянут кусок шкуры. В центре шкуры висела сморщенная
человеческая голова с длинными седыми волосами. Она была высохшей, но без
следов разложения.
Мне стало жутко. Я быстро пошел вперед по коридору. Через несколько
метров он вывел меня в похожую комнату - в ее стене тоже была ниша с
мумифицированной головой, пришитой к куску шкуры. На алтаре перед ней лежали
кристаллы хрусталя, какая-то неузнаваемая окаменевшая органика и бронзовые
наконечники. Стены были расписаны простым геометрическим орнаментом.
Дальше оказалась еще одна такая комната. Потом еще и еще.
Их было очень много, и вместе они напоминали экспозицию исторического
музея - "от первобытного человека до наших дней". Бронзовые топоры и ножи,
ржавые пятна на месте разложившегося железа, россыпи монет, рисунки на
стенах - я, наверно, рассматривал бы все это дольше, если бы не эти головы,
похожие на огромные сухие вишни. Они гипнотизировали меня. Я даже не был до
конца уверен, что они мертвы.
- Я вампир, я вампир - тихонько шептал я, стараясь разогнать охвативший
меня страх, - я здесь самый страшный, страшнее меня ничего тут нет...
Но мне самому не особо в это верилось.
В комнатах стала появляться мебель - темные лавки, сундуки. На алтарных
головах теперь блестели украшения, которые с каждой комнатой становились
замысловатее - серьги, бусы, золотые гребни. На одной голове было монисто из
мелких монет. Я остановился, чтобы рассмотреть его. И тогда украшенная
монетами голова вдруг кивнула.
Мне уже несколько раз мерещилось нечто похожее, но я считал это игрой
света и тени. В этот раз по отчетливому звону монет я понял, что свет и тень
здесь ни при чем.
Сделав над собой усилие, я приблизился к нише. Голова опять дернулась,
и я увидел, что шевелится не она, а шкура, на которой она висит. Тогда я
понял наконец, что это такое.
Это была шея гигантской мыши, видная сквозь отверстие в стене.
Я вспомнил, что в гностических текстах упоминалось некое
высокопоставленное демоническое существо, змея с головой льва - "князь мира
сего". Здесь все было наоборот. У огромной мыши была змеиная шея, которая,
словно корневище, уходила далеко в толщу камня. Может быть, таких шей было
несколько. Я шел параллельно одной из них по вырубленной в скале галерее. В
местах, где шея обнажалась, располагались алтарные комнаты.
Я видел в них много замечательного и странного. Но хронологический
порядок часто нарушался - например, после коллекции драгоценной упряжи и
оружия, имевшей, кажется, отношение к Золотой Орде, следовала комната с
реликвиями египетского происхождения - будто я вышел в погребальную камеру
под пирамидой (древние боги оказались б/у - их лица были изувечены
множеством ударов). Запомнилась комната, окованная золотыми пластинами с
надписями на церковнославянском - когда я проходил сквозь нее, у меня
возникло чувство, что я внутри старообрядческого сейфа. В другой комнате
меня поразил золотой павлин с изумрудными глазами и истлевшим хвостом (я
знал, что две похожих птицы стояли когда-то у византийского трона - может
быть, это была одна из них).
Я понимал, почему в хронологии возникают такие разрывы - во многих
комнатах было два или три выхода. За ними тоже были анфилады алтарей, но там
было темно, и одна мысль о прогулке по такому коридору наполняла меня
страхом. Видимо, гирлянда ламп была проложена по самому короткому маршруту к
цели.
Алтарные комнаты различались по настроению. В некоторых было что-то
мрачно-монашеское. Другие, наоборот, напоминали куртуазные будуары. Прически
высохших голов постепенно делались сложнее. На них стали появляться парики,
а на сморщенных лицах - слои косметики. Я заметил, что за все это время
среди голов не попалось ни одной мужской.
Чем глубже я спускался в каменную галерею, тем сильнее у меня сосало
под ложечкой: конец путешествия неотвратимо приближался, это было ясно по
смене декораций. Я уже понимал, что ждет меня в конце экспозиции. Там,
несомненно, была живая голова - та самая "пропорциональная длине волны
антенна", о которой говорил Энлиль Маратович.
Алтарные комнаты восемнадцатого и девятнадцатого веков походили на
маленькие музейные залы. В них было много картин, у стен стояли секретеры, а
на алтарях лежали какие-то толстые фолианты с золотым тиснением.
Комната, которую я датировал началом двадцатого века, показалась мне
самой элегантной - она была просто и со вкусом убрана, а на ее стене висели
две больших картины, имитировавшие окна в сад, где цвели вишни. Картины так
удачно вписывались в пространство, что иллюзия была полной - особенно со
стороны алтаря, где была голова. Сама эта голова показалась мне
невыразительной - ее украшала всего одна нитка жемчуга, а прическа была
совсем простой. На алтаре перед ней стоял белый эмалевый телефон, разбитый
пулей. Рядом лежал длинный коралловый мундштук. Приглядевшись, я заметил
пулевые дыры на мебели и картинах. На виске сухой головы тоже был какой-то
странный след - но это могла быть и продолговатая родинка.
В первой советской комнате функцию алтаря выполняла положенная на два
табурета дверь. На ней тоже стоял телефон - черный и рогатый, с похожей на
автомобильное магнето ручкой на боку. Комната была почти пуста - ее украшали
стоящие в углах знамена и скрещенные шашки на стене. Зато в алтарном
углублении было сразу две головы - одна висела в центре, другая сиротливо
ютилась в углу. Возле алтаря стоял перевитый алой лентой траурный венок,
такой же усохший, как головы сверху.
Алтарь в следующей комнате оказался массивным канцелярским столом. На
нем лежала стопка картонных папок с бумагами. Телефон был и здесь -
массивный аппарат из черного эбонита, всем своим видом излучавший спокойную
надежность. У стен стояли книжные шкафы с рядами одинаковых коричневых книг.
Головы в алтарном углублении не было вообще. Виднелись только замотанные
изолентой трубки, торчавшие из-под шкуры.
Зато последняя комната была настоящим музеем позднесоветского быта. В
ней хранилось очень много вещей. Аляповатые хрустальные вазы и рюмки в
сервантах, ковры на стенах, норковые шубы на вешалках, огромная чешская
люстра под потолком... В углу стоял пыльный цветной телевизор, похожий на
сундук. А в центре алтарного стола, среди старых газет и альбомов с
фотографиями, опять был телефон - на этот раз из белой пластмассы, с золотым
гербом СССР на диске. Голова в этой алтарной нише имелась: обычная, ничем не
примечательная сухая голова в крашеном хной круглом шиньоне, с большими
рубиновыми серьгами в ушах.
Дальше прохода не было. Зал развитого социализма, как я обозвал про
себя эту алтарную комнату, кончался стальной дверью. На ней висела зеленая
от древности таблица с причудливо выбитыми старинными буквами:
Велiкия Мшъ
Я увидел на стене кнопку звонка. Потоптавшись на месте, я позвонил.
Прошло с полминуты. Замок щелкнул, и дверь приоткрылась на несколько
миллиметров. Дальше ее открывать не стали. Подождав еще немного, я приблизил
ухо к щели.
- Девочки, девочки, - долетел до меня хриплый женский голос. - А ну
спрятались. За ширму, кому говорю!
Я позвонил еще раз.
- Да-да! - отозвался голос. - Входи!
Я вошел и деликатно притянул дверь за собой.
Алтарная комната была такого же размера, как предыдущие, но казалась
больше из-за евроремонта (другое слово подобрать было сложно). Ее стены были
выкрашены в белый цвет, а пол выложен крупным песочным кафелем. В целом, она
походила на московскую квартиру среднего достатка - только мебель выглядела
слишком дорогой, дизайнерской. Но ее было мало: алый диван и два синих
кресла. На стене напротив алтаря (я все никак не мог заставить себя
посмотреть в ту сторону) висела плазменная панель. Рядом стояла бамбуковая
ширма с изображением ночного французского неба а-ля Ван Гог: словно бы со
множеством перевернутых малолитражек, пылающих в бездонной верхней бездне.
Видимо, за этой ширмой и было велено спрятаться девочкам.
- Здравствуй, - сказал ласковый голос. - Что ты отворачиваешься.
Посмотри на меня, не бойся... Я не похожа на Ксению Собчак, хе-хе-хе... Я
похожа на Гайдара с сиськами... Шучу, шучу. Может, поднимешь глазки?
Я поднял глаза.
Алтарная ниша тоже несла на себе следы евроремонта. Они были даже на
шкуре мыши - рядом со стеной она была покрыта разводами белой
водоэмульсионки.
Из центра ниши на меня с улыбкой смотрело женское лицо - как это
говорят, со следами когда-то бывшей красоты. Голове на вид было около
пятидесяти лет, а на самом деле наверняка больше, потому что даже мне, не
особо наблюдательному в таких вещах, были заметны следы многочисленных
косметических процедур и омолаживающих уколов. Улыбался один рот, а
окруженные неподвижной кожей глаза глядели с сомнением и тревогой.
У головы была крайне сложная прическа - комбинация растаманского "давай
закурим" с холодным гламуром Снежной Королевы. Внизу качалась копна пегих
дредов, в которые были вплетены бусинки и фенечки разного калибра, а вверху
волосы были как бы подняты на веер из четырех павлиньих перьев, соединенных
каркасом из золотых цепочек и нитей. Этот ажурный сверкающий многоугольник
был похож на корону. Прическа впечатляла - я подумал, что она хорошо
смотрелась бы в фильме "Хищник против Чужого" над головой какой-нибудь
зубастой космической свиноматки. Но над усталым и одутловатым женским лицом
она выглядела немного нелепо.
- Ну, подойди, подойди к мамочке, - проворковала голова. - Дай я на
тебя налюбуюсь.
Я подошел к ней вплотную, и мы трижды поцеловались по русскому обычаю -
деликатно попадая губами мимо губ, в щеку возле рта.
Меня поразила способность головы к маневру - мне показалось, что она
сначала подлетела ко мне с одной стороны, затем мгновенно возникла с другой,
и тут же перенеслась назад в исходную точку. Я при этом успевал только
чуть-чуть поворачивать глаза.
- Иштар Борисовна, - сказала голова. - Для тебя просто Иштар. Учти, я
не всем так говорю. А только самым хорошеньким, хе-хе...
- Рама Второй, - представился я.
- Знаю, - сказала Иштар. - Садись. Нет, погоди. Тяпнем коньячку за
встречу.
- Иштар Борисовна, вам больше нельзя сегодня, - произнес строгий
девичий голосок из-за шторы.
- Ну за встречу, за встречу, - сказала голова. - По пять грамм. Сиди на
месте, мне юноша поможет.
Она кивнула на алтарный стол.
Там царил полный беспорядок - мраморная плита была завалена гламурными
журналами, среди которых стояли вперемешку косметические флаконы и бутылки
дорогого алкоголя. В самом центре этого хаоса возвышался массивный тяжелый
ноутбук - одна из тех дорогих игрушек, которые делают на замену десктопу. Я
заметил, что печатная продукция на столе не сводилась к чистому гламуру -
тут были издания вроде "Ваш Участок" и "Ремонт в Москве".
- Вон коньяк, - сказала Иштар. - И бокальчики. Ничего, они чистые...
Я взял со стола бутылку "Hennessy XO", по форме напоминавшую каменных
баб с самого первого алтаря, и разлил коньяк по большим хрустальным
стаканам, которые голова назвала "бокальчиками". По мне, они больше
напоминали вазы, чем стаканы - туда ушла почти вся бутылка. Но возражений не
последовало.
- Так, - сказала Иштар, - чокнись сам с собой... И помоги мамочке...
Я звякнул стаканами друг о друга и протянул один вперед, не понимая,
что делать дальше.
- Опрокидывай, не бойся...
Я наклонил стакан, и голова ловко поднырнула под него, уловив
желто-коричневую струю - на пол не пролилось ни капли. Я почему-то подумал о
дозаправке в воздухе. Вместо шеи у Иштар была мускулистая мохнатая ножка
длиной больше метра, которая делала ее похожей на оживший древесный гриб.
- Садись, - сказала она и кивнула на синее кресло, стоящее рядом со
столом. Я сел на его краешек, отхлебнул немного коньяка и поставил стакан на
стол.
Голова несколько раз чмокнула губами и задумчиво прикрыла глаза. У меня
был достаточный опыт общения с вампирами, чтобы понять, что это значит. Я
провел рукой по шее и глянул на пальцы - и точно, на них было крохотное
красное пятнышко. Видимо, она успела куснуть меня, когда мы целовались.
Голова открыла глаза и уставилась на меня.
- Я не люблю, - сказал я, - когда меня...
- А я люблю, - перебила голова. - Под коньячок, хе-хе. Мне можно... Ну
что... Здравствуй, Рама. Который Рома. Трудное у тебя было детство. Бедный
ты мой мальчик.
- Почему трудное, - смущенно ответил я. - Детство как детство.
- Правильно, детство как детство, - согласилась Иштар. - Поэтому и
трудное. Оно в нашей стране у всех трудное. Чтобы подготовить человека ко
взрослой жизни. Которая у него будет такая трудная, что вообще охренеть...
Иштар вздохнула и опять причмокнула. Я не мог понять, что она смакует -
мою красную жидкость, коньяк или все вместе.
- Не нравится тебе быть вампиром, Рама, - заключила она.
- Почему, - возразил я. - Вполне даже ничего.
- Когда нравится, не так живут, - сказала Иштар. - Стараются каждый
день провести так, чтобы это был веселый праздник хэллоуин. Вон как твой
друг Митра. А ты... Ты позавчера ночью опять о душе думал?
- Думал, - признался я.
- А что это такое - душа?
- Не знаю, - ответил я. - Меня наши уже спрашивали.
- Так как же ты можешь о ней думать, если ты не знаешь, что это такое?
- Сами видите, - сказал я.
- Действительно... Слушай, ты и о смысле жизни думаешь?
- Бывает, - ответил я смущенно.
- О том, откуда мир взялся? И о Боге?
- И такое было.
Иштар нахмурилась, словно решая, что со мной делать. На ее гладком лбу
возникла тонкая морщинка. Потом морщинка разгладилась.
- Я тебя вообще-то понимаю, - сказала она. - Я и сама размышляю.
Последнее время особенно... Но у меня-то хоть повод есть. Конкретный. А ты?
Ты же молодой совсем, должен жить и радоваться! Вместо нас, пенсионеров!
Я подумал, что такая манера говорить бывает у пожилых женщин,
родившихся при Сталине и сохранивших в себе заряд казенного оптимизма,
вбитого в испуганную душу еще в школе. Когда-то я ошибочно принимал волдырь
от этого ожога за след священного огня. Но после курса дегустаций это
прошло.
Иштар посмотрела на мой стакан, затем на меня, сделала злое лицо и
кивнула в сторону ширмы, потом подмигнула и растянула рот в улыбке.
Пантомима заняла не больше секунды - ее гримасы были очень быстрыми и
походили на нервный тик.
Я понял, что от меня требуется. Встав, я взял со стола свой стакан, и
мы повторили процедуру заправки в воздухе. Иштар не издала ни единого звука,
по которому сидевшие за ширмой могли бы догадаться о происходящем. Я снова
сел на место. Иштар страдальчески наморщилась и беззвучно выдохнула воздух.
- Значит так, - сказала она. - Я, конечно богиня, - но на эти твои
вопросы ничего умного ответить не смогу. Потому что я богиня в очень узкой
области. Сделай вот что - найди вампира по имени Озирис. Он хранитель
предания. Скажи, что от меня. Он тебе все объяснит.
- А как я его найду? - спросил я.
- Спроси у кого-нибудь, - ответила Иштар. - Только с Энлилем про него
не говори. Это его брат, и они много лет в ссоре... Со мной Озирис тоже,
можно считать, в ссоре.
- А почему вы поругались? - спросил я.
- Да мы не то чтобы ругались. Просто он со мной связь потерял. Он
толстовец.
- Толстовец? - переспросил я.
- Да. Ты про них знаешь?
- Нет. Первый раз слышу.
- Вампиры-толстовцы завелись в начале двадцатого века, - сказала Иштар.
- Тогда в моде был путь графа Толстого. Опрощение. Страдания народа, назад к
естеству, ну и так далее. Некоторые наши тоже увлеклись и стали опрощаться.
А что такое для вампира опроститься? Решили не баблос сосать, а натуральную
красную жидкость. Но безубойно, потому что все-таки ведь толстовцы. Таких
сейчас мало осталось, но Озирис из них.
- А как он к этому пришел? - спросил я.
Иштар наморщилась.
- Его наркотики довели, вот что я думаю, если честно. Наркотики и книги
всякие глупые. С ним ты досыта наговоришься. Он мозги засирать умеет не хуже
Энлиля, только с другого боку...
Она засмеялась. Мне показалось, что на нее уже действует выпитый
коньяк.
- Что такое "баблос"? - спросил я.
- Тебе Энлиль ничего не говорил?
- Он мне начал рассказывать. Про жизненную силу, которую человек
излучает в пространство, когда думает о деньгах. Агрегат эм-пять. Но сказал,
что остальное расскажут... Здесь. Если сочтут достойным.
- Ой не могу, - хмыкнула Иштар. - Сочтут достойным. Двойные проверки,
тройные проверки. У меня ни от кого секретов нет. Хочешь знать, спрашивай.
- "Баблос" - это от слова "бабло"? - спросил я.
Иштар захихикала. Я услышал, как за ширмой тихо смеются девушки.
- Нет, - сказала она. - "Баблос" - это очень древнее слово. Может быть,
самое древнее, которое дошло до наших дней. Оно одного корня со словом
"Вавилон". И происходит от аккадского слова "бабилу" - "врата бога". Баблос
- это священный напиток, который делает вампиров богами.
- Поэтому у нас такие имена?
- Да. Иногда баблос называют красной жидкостью. А Энлиль выражается
по-научному - "агрегат эм-шесть", или окончательное состояние денег.
Конденсат жизненной силы человека.
- Баблос пьют?
- Пьют коньяк. А баблос сосут. Его мало.
- Подождите-ка, - сказал я. - Тут какая-то путаница, мне кажется.
Энлиль Маратович говорил, что красная жидкость - это корректное название
человеческой...
- Крови, - перебила Иштар. - Со мной можно.
Но мне самому уже трудно было произносить это слово.
- Он говорил, что вампиры перестали пить красную жидкость, когда вывели
человека и заставили его вырабатывать деньги.
- Все правильно, - сказала Иштар. - Но мы все равно вампиры. Поэтому
уйти от крови совсем мы не можем. Иначе мы потеряем свою идентичность и
корни. Что такое деньги? Это символическая кровь мира. На ней все держится и
у людей, и у нас. Только держится по-разному, потому что мы живем в
реальности, а люди - в мире иллюзий.
- А почему? - спросил я. - Неужели все они такие глупые?
- Они не глупые. Просто так устроена жизнь. Человек рождается на свет
для того, чтобы вырабатывать баблос из гламурного концентрата. В разные века
это называется по-разному, но формула человеческой судьбы не меняется много
тысяч лет.
- Что это за формула? - спросил я.
- "Иллюзия-деньги-иллюзия". Знаешь, в чем главная особенность людей как
биологического вида?
- В чем?
- Люди постоянно гонятся за видениями, которые возникают у них в
голове. Но по какой-то причине они гонятся за ними не внутри головы, где эти
видения возникают, а по реальному физическому миру, на который видения
накладываются. А потом, когда видения рассеиваются, человек останавливается
и говорит - ой, мама, а что это было? Где я и почему я и как теперь? И такое
регулярно происходит не только с людьми, но и с целыми цивилизациями. Жить
среди иллюзий для человека так же естественно, как для кузнечика - сидеть в
траве. Потому что именно из человеческих иллюзий и вырабатывается наш
баблос...
Дался им этот кузнечик, подумал я. Было все-таки что-то очень
утомительное в постоянных попытках старших вампиров общаться со мной на
понятном мне языке.
- А что означает жить в реальности? - спросил я.
- Это хорошо сформулировал граф Дракула, - ответила Иштар. - Он говорил
так: "имидж ничто, жажда все".
- У вампиров тоже есть формула судьбы?
- Да, - сказала Иштар. - "Красная жидкость-деньги-красная жидкость".
Если забыть про политкорректность, это означает "кровь-деньги-баблос".
Красная жидкость в формуле человеческая, а баблос нет.
- А почему "красной жидкостью" называется и баблос, и человечес...
